— Мы видели, что есть, Проня. Только орать об этом не надо.
А Тихон спокойно дошёл до ворот, вынул из пазов запорный брус, толкнул обе половинки — и ворота разошлись!
— Собирайте золото! Уходим немедленно! — не своим голосом произнёс Бусыга, а сам уже насыпал зёрна жёлтого металла в мешки.
* * *
Привал устроили ранним утром, когда отошли от города вёрст на двадцать и перестали видеть его башни. Караван спустился в низину широкой реки, бегущей по камням. Животные сразу накинулись на траву, а люди на копчёное мясо косуль.
— Я никак не пойму, — заговорил Проня, возясь у казанов с водой и стараясь запалить под ними огонь, — почему он нас оставил жить?
— Кто? — спросил Бусыга.
— Ну, этот летун, большой, круглый...
— Это тебе, Проня, приснилось. Ты чачи много выпил, вот тебе всякий бред в голову и полез, — зло заговорил Бусыга. — Приедем домой, не вздумай даже намекнуть, что ты видел. Сразу вырежут тебе все принадлежности между ног или посадят в Болото!
Проня скучно согласился и стал раздувать огонь. Он так пристрастился к монгольскому чаю, что не мог без него и дня прожить. Шарики кизяка уже закончились, и Проне пришлось побегать с топором в прибрежных зарослях реки.
Тихон-мерген задумчиво поглядел на Бусыгу, хотел что-то сказать, да, видать, передумал. Отвернулся, стал наблюдать за своими воинами, ругающимися насчёт конской упряжи. Кожаная упряжь уже рвалась, путь был тяжёлым.
— Ты хотел говорить, так говори, — подтолкнул Тихона Бусыга.
— Тебе одному. — Тихон снова повернул лицо к собеседнику. — Я три раза бывал на Тибете. Последний раз — в мрачном монастыре у горы Кайлас. Как рассказывали тамошние монахи, внутри горы когда-то ещё до Потопа жили древние люди. ...И там, в той горе Кайлас, спрятаны всякие божественные птицы из железа, но летающие.
— Ну и монахи! — разъярился Бусыга. — Сколько сказок понавыдумывают, лишь бы с человека копейку взять!
— Ты погоди, погоди. Я не о том хотел сказать. Слушай. Мы в тот монастырь от нашего умирающего старого князя тогда принесли золото. Дань. Предсмертную. Там были чаши, браслеты, кольца, цепочки — много всего... И нам велели то золото положить на алтарь посредине двора. Я остался стоять в охранении. И что я видел своими глазами? То же, что и в клятом городе Хара-Хото!
Бусыга слушал Тихона-мергена и думал: «Верить? Не верить?.. Вот же страна! Тайная страна! Нет, недаром купец Афанасий Никитин их послал сюда, в Китай! Что сам не успел вызнать, так пусть хоть другие вызнают! Всё для ради блага Руси великой!»
— ...И тот алтарь тоже в землю вошёл, как вчера в Хара-Хото! Я теперь понял, что...
— ...это не алтарь! Ну, для молящихся, конечно, алтарь. А для монахов и Богов это весы! — заорал вдруг Бусыга.
— Конечно весы! — заорал и Тихон. — Зачем же святое место превращать в базар! А так — тихо, благостно взвесили всё при закрытых воротах! Если мало им, никто из монастыря не выйдет, пока золота не станет столько, сколько надобно.
— Так! — согласился Бусыга. — Но только тогда получается, что вчера этот... который летает...
— Ну, который летает. Ладно.
— Вот! Он согласился своё золото отдать нам! Не нам даже — государю нашему! Ведь получается, знал, что русским купцам золото нужно край как — не для себя: для укрепления Руси-матушки. А нам он жизнь оставил!
— Погоди ещё про жизнь, — помрачнел тут Тихон. — Надо бы хоть до Кош-Агач дойти... Он, этот гад, летает быстро. И золото чует, как Проня чачу!
— Да, ты нрав. Что делать, скажи.
— До обеда отдохнём, а потом пойдём в ночь до утра без передышки. Кони падут, верблюды сдохнут, но нам надо идти быстро. Там, после Кош-Агач, после Пути древних людей, мы с тобой попрощаемся. А ты выйдешь на Кем Иер — Путь по Земле. И пойдёшь мимо Алтайских гор. Там народ, говорят, добрый. Верблюдов хороших себе купишь, коней молодых! Так и дойдёшь, потихоньку в свою Москву!
— Мой город — Псков! — поправил Тихона Бусыга.
А Тихон уже спал. Вот же люди! В природе живут, по её законам — всегда сытые, здоровые и кучу детей имеют. Эх!
* * *
Января, пятого дня, по латинскому счислению 1505 года, ранним утром в ворота Спасской башни Кремля топорно застучали.
