— Пять, восемь... десять! — считал Данило Щеня. — Здесь венгерским золотом две тысячи монет! Седлай коня, бери кого хочешь и через три дня чтоб передал эти мешки лично полковнику Секачу! Пускай казаки да крымчаки идут валом повдоль Днепра, до самого Киева! Обожди! Киев, это строго накажи Секачу, Киев не трогать! Вокруг города пущай резвятся, а на Великий город даже глаз не запускают. Мы Киев когда — то без боя сдали, без боя должны и вернуть. Наказ государя! А что окрест пограбить, то им найдётся. Православных они и так не тронут, а за католические храмы я молиться не обязан!
— А бумагу мне к полковнику? — спросил Моребед.
— На грабёж? Не токмо что я, сам великий государь такую бумагу не даст. Ты и так полковника Секача наклонишь... Давай!
Через полчаса сотня лично отобранных конников Николы Моребеда скрылась за клубами пыли по торной дороге на Белгород.
Данило Щеня теперь в одиночестве выпил большую кружку вина, свистнул. Сторожевому стрельцу, просунувшему голову в шатёр, и сказал:
— Потихоньку созови ко мне десятских. Пушкарей — в первую очередь!
Поздним вечером, оставив во тьме гореть костры, а свой шатёр — нагло торчать супротив главных ворот Смоленска, заставив бегать меж ними десяток нарочных, изображая воинскую суету, малое стрелецкое войско Данило Щени быстрым маршем отступило к городу Ельне...
* * *
Кошевой атаман Секач с сомнением посмотрел на десять мешков с золотом. Подопнул три. Зазвенело чистым золотым монетным звоном.
Казаки взяли городок Изюм, что за Белгородом, на пути крымчаков. Но кошевой атаман, на случай, в центральном большом доме ночевать не стал, остановился на краю городка, в маленьком домике. Сунул мешки в бочонок из-под водки, крикнул хлопцев, чтобы упрятали бочонок в полковничью телегу.
— Благодарствую! — сказал теперь полковник Секач, искоса поглядывая на Николу Моребеда. — Ужинать останешься или сразу поедешь назад?
— Пока не расскажу, за что тебе великий московский государь отсыпал такую прорву денег, никуда не поеду! — ответил мирным голосом Моребед. — Вели мою охранную сотню накормить, каждому по чарке водки. Да коней чтоб не обидели. Пусть насыплют им зерна.
— А ты кто такой?! — наконец проснулся казак в толстом полковнике. — Я тебя первый раз вижу, бумагу от Москвы ты не привёз, значит, иди-ка ты парень отсель, а?
— Ты меня в десятый раз видишь, полковник! — голос у Николы подсел, не голос стал, а бычий хрип. — Когда ты той осенью под государевы деньги, мною данные, да под личную роспись, порубал полтысячи беглых от Москвы, да полторы тысячи продал калмыкам, ты мне в верности кланялся и даже до донских бродов проводил. Когда я литвинскую конницу князя Гандамира на Косую балку заманил, ты с той засады поимел булаву кошевого атамана! Сейчас, ежели меня послушаешь и пойдёшь скорым набегом до Киева, великий государь Московский тебе отдаст булаву гетмана Острожского. Сообразил, бычья башка?
— О! — заорал полковник Секач. — Свету в горенке мало! Не признав бо я тэбе, пан Никола! Звиняй менэ, старого! Эй, хлопцы, таскай сюды, шо у нас есть для дорого гостя!
* * *
Рано утром гетман Константин Острожский долго водил подзорной трубой по пустому полю, стоя на самой высокой башне Смоленска. Ушли русские! Сбежали! Его подстолий, правая рука гетмана, нетерпеливо говорил:
— Пане гетман! У москалей пушки! Они с ними идут в день всего по двадцать вёрст! Вели выслать вдогон конницу. Порубаем всех. Слава будет!
— Ты русских видел, ты русских знаешь? Они у татар сто лет учились против нас воевать.
— Это как же так?
— А вот так. Идут они, пятятся потихоньку, а ты за ними с сабелькой наголо да задрав штаны, торопишься...
— А задрав — зачем?
— А мешают торопиться... И вот ты их догнал, вот ты их сейчас и порубаешь. И тут с обоих флангов заходят на тебя полков по десять конницы и позади тебя — тоже конница. Татарская. И вот тут штаны тебе уже вовсе не нужны. Ничего тебе не нужно.
— Это почему? — обиделся подстолий.
— А на што штаны телу без головы? ... Вели выслать в стороны по десятку улан, пусть проскачут к Ельне вёрст на десять. Да мне кого-нибудь словят, языкастого...
