— Да, магистр.
Он задал еще ряд вопросов, чтобы убедиться, что Дороти уверена в своей личности и всецело принимает любовь и заботу, изливаемые на нее лекарями. Ее ответы оставили Маллина совершенно удовлетворенным.
Когда он собрался ее выпроводить, Дороти набралась смелости и спросила сама:
— Магистр, скажите, чем болен Нави?
Он сразу нахмурился:
— Тебе ни к чему это знать. Тебе бы понравилось, если бы все вокруг болтали о твоей болезни?
— Магистр, это очень нужно мне для душевной гармонии и для новых шагов по пути исцеления. Нави мне сильно досаждает, тяжело справляться с раздражением, так и хочется стукнуть его. А если я пойму, насколько сильно он болен, то не буду злиться: ведь это не Нави виноват, а его хворь.
— Что ж, ты разумно обосновала свою потребность, и это заслуживает награды. Я отвечу тебе. Нави страдает тяжкой асимметрией рассудка. Все умственные силы, данные ему богами, затрачиваются на работу с числами: на их запоминание, складывание, вычитание, деление. Асимметрия также помогает ему очень быстро и красиво выписывать буквы: наверное, его хворому рассудку буквы напоминают цифры. Но на все остальные размышления, привычные здоровому человеку, его умственных сил не хватает. Потому Нави не может ни вспомнить свою семью, ни поддержать успешную беседу, ни даже хранить молчание, занимая себя собственными мыслями.
— Вот как… Спасибо вам, магистр. А Нави быстро идет по пути исцеления?
Маллин рассмеялся:
— Скорее улитка переползет базарную площадь, чем Нави придет к избавлению от хвори. Нет никакой надежды на его выздоровление. В отличие от тебя, Дороти, Нави никогда не познает радости трезвомыслия.
— А он уже давно тут?
— На моей памяти восемь лет… Хотя решительно не понимаю, зачем это тебе нужно.
— Благодарю, магистр.
Восемь лет. Число потрясло ее. На взгляд, Нави не дашь больше восемнадцати. Значит, он захворал и угодил в лечебницу десятилетним мальчиком! На своем коротком веку не знал ни женщин, ни любви, ни свободы, ни странствий. Ничего, кроме процедур и стен писчего цеха!
Не желая верить подобному кошмару, Дороти за ужином спросила Карен:
— Миледи, сколько лет здесь находится Нави?
Женщина выронила ложку и устремила на Дороти внимательный взгляд:
— Почему вы назвали меня миледи?
— Вы так зовете меня. Я подумала, вам будет приятно, чтобы и я так говорила.
Карен долго молчала, будто вовсе забыв о Дороти. Когда та уже устала ждать ответа, Карен вдруг сказала:
— Десять лет, миледи.
— Магистр Маллин сказал — восемь.
— Магистр Маллин прибыл восемь лет назад, это верно. А Нави появился за две зимы до него.
— Боги! Он захворал, когда был совсем ребенком!
Карен-Кейтлин снова выдержала долгую паузу.
— Когда Нави прибыл, миледи, он не выглядел ребенком. Ему было лет шестнадцать или восемнадцать.
— Миледи, вы ошибаетесь! Это сейчас ему не то шестнадцать, не то восемнадцать!
— Вы правы, миледи, сейчас тоже. За все время, что я его знаю, Нави совершенно не изменился.
— Как это может быть?!
Но Карен уже потеряла желание беседовать, а в трапезную вошел лекарь Финджер для вечерней молитвы богам терапии. Голоса безумцев зашумели хором:
— Что нас терзает?
— Душевный недуг!
— Что мы делаем?!
— Идем к исцелению!
— Где мы находимся?
— В обители заботы! Там, где нас любят и принимают!
Перед сном Дороти вновь попыталась расспросить соседку:
— Не может быть, миледи. Нави не изменился за десять лет — как это возможно? Вероятно, вы ошиблись со сроком! Не десять лет, а года два или три.
— Десять лет и два месяца, если быть точной.
— Верно, вы путаете!
— Нет, миледи.
— Но вас же иногда подводит память. Я вас спросила: что значит шесть? Вы не вспомнили. Может, и с десятью годами то же самое?
Карен холодно осведомилась:
— А сколько лет здесь вы, миледи?
— Я-то?..
Дороти опешила.
— Наверное, полгода… Нет, год… Или… Миледи, почему вы спрашиваете?
— Вы прибыли минувшим декабрем. Сейчас апрель. Вы провели в лечебнице неполных четыре месяца, за которые успели утратить память, позабыть все на свете и стать послушной овцой. А я здесь восемнадцать лет. Я помню каждый месяц и каждый день. Помню, кто привез меня сюда и почему, и по чьему приказу. Помню, тьма сожри, какая стояла погода первым днем, какое платье было на мне, какие слова я услышала. Память — единственное, что осталось. Не смейте думать, будто я могла что-нибудь забыть!
