* * *
У дома Вадим покосился на зеркально-черный БМВ и тряхнул головой вместо приветствия холеному шоферу, который курил, сбрасывая пепел за опущенное стекло дверцы. Шофер смерил его пренебрежительным взглядом и сплюнул.
В подъезде было мрачно, все словно в один цвет выкрашено. То же глухое затемнение царило и в квартире. Вадим с тревогой, недоуменно осматривал бедные стены, глубокие пустые комнаты, окна, крест-накрест заклеенные бумажными полосками. Мать, понурая и увядшая, вышла к нему из кухни:
– Вадя, иди кушать. Сегодня у нас вкусное – отец три бычьих хвоста раздобыл, я суп сварила. Ой, что случилось? – заметила она запекшуюся ранку на лбу сына.
– Ерунда, заживет. На что хвосты-то обменял? – спросил Вадим угрюмо, присаживаясь к столу.
– На мыло, – мать подпалила фитили керосинки и привернула винты, чтобы пламя было поменьше, а после потрогала кастрюлю: – Еще теплый, быстро согреется.
– В магазине один кричал, у него карточки украли, – Вадим глядел на кухонную обстановку так, будто не узнавал. – Из кармана вынули.
– Надо во внутренний карман класть, за пазуху, – горячо заговорила мать, – как я тебя учу. И гляди по сторонам! Прозевал – сам виноват.
– А вор не виноват, что украл? Так, да?! – сердито возразил Вадим.
– Вадя!.. – вспыхнула мать, но отвернулась к кастрюле и звякнула ложкой. – Что отец, что ты, оба на меня рычите. Изо всех сил на вас стараюсь… Ешь и помалкивай! И без вас тошно.
Часы прожужжали и шумно цокнули. Захрипела кукушка, дохло вываливаясь из своего домика на стене, и мать спешно засобиралась в прихожей, сварливо приговаривая:
– Сразу бы шел домой! Где тебя носило? Нальешь себе сам… и не выгребай до дна, на вечер оставь, понял?! Вот опоздаю из-за тебя…
У себя в комнате Вадим воззрился на полочку – аляповатые модельки танков, самолеты, выкрашенные серебрянкой, простенькие солдатики. Стена оклеена открытками – «Казак на запад держит путь, казак не хочет отдохнуть», «Отстоим Москву!», «Воин Красной Армии, спаси!» – плоский штык со свастикой на рукояти нацелен в женщину с ребенком.
Вадим оторвался от своих моделек и исподлобья взглянул на потолок—сверху смутно донеслась мелодичная музыка, потом девичий смех и какие-то восторженные мужские возгласы.
Он сосредоточился, посуровел, представив другую музыку, похожую на запись из кузнечного цеха. Поудобней взял дубинку, примерился, глядя на дверь, ведущую в прихожую, и как мечом рассек воздух резиновым стержнем. Вправо, влево, снизу вверх! Еще раз. И еще. Теперь замах – закинутая за голову дубина замерла, потом со всей яростью ударила наотмашь. Вадим представил голову бритого продавца с его издевательской усмешкой, метил по ней, но удар пришелся в пустоту. Сдержав руку, чтоб не разбить полку, Вадим опустил дубину к ноге. Лицо его выглядело окаменевшим от гневной решимости.
* * *
Вновь расхлябанный автобус вез Вадима по привычному пути. Опять показались в отдалении река и решетчатый силуэт железнодорожного моста, но теперь стекла автобуса рдели красными отблесками зарева, полыхавшего совсем рядом, за рекой. Глядя пристально и встревоженно, Вадим видел, что заречное поле освещено кровавым сиянием, над ним стоит дымная пелена, а по глади поля там и сям разбросаны опрокинутые пушки, разбитые танки, земля изрыта траншеями.
Стекла запотели. Вадим протер их ладонью – и видение предстало ярче; он различал даже тела, распростертые на брустверах. То, что раньше казалось дальними зарницами, превратилось в почти явственные вспышки взрывов, и раскаты гулко отдавались в салоне ЛиАЗа. Редкие нахохленные пассажиры, поглядывая в сторону реки, глубже прятали головы в поднятых воротниках.
У ворот завода Вадим оказался среди движущихся теней, которые ручьями стекались к проходной от окатистых, с выступающими капотами автобусов. Он натянул пониже шерстяную шапку, опустил лицо между углами воротника и, застегнувшись, утопил руки в карманах, чтобы стать как можно незаметней и не привлекать внимания. Разговоры рабочих ночной смены слышались как приглушенный слитный гомон. В этом тихом шелесте голосов шепот Вадима выделялся, будто топот среди плеска дождя: «Господи… Господи…»
