— Вы можете говорить при нём.
— Скажите, — неуверенно начал Анатолий, — Генрих Эдуардович знает?
— О чём? — вздернула подбородок женщина.
— О состоянии… О физическом… О душевном состоянии…
— Чьём? Ильи?
Услышав своё имя, парень заулыбался ещё шире и обернулся к матери. Та потрепала его по волосам. Так невнимательно-небрежно хозяева треплют своих собак. Собака виляет хвостом и всячески демонстрирует свою приязнь, а хозяин ограничивается дежурными знаками внимания, давая понять, что о существовании своего четвероногого друга он не забыл — но ему сейчас не до сантиментов.
— А какое это имеет значение? — строго спросила женщина. — Вот для вас лично — какое?
— Я только хотел сказать…
— Какое вообще ваше дело?
— Я хотел сказать, что Генриха Эдуардовича надо предупредить.
Секундная пауза.
— Ну, разумеется, — признала Скворцова правоту собеседника. — Только я сделаю это сама.
Китайгородцев не стал ей перечить.
— Второй этаж, — сказал он. — По коридору до самого конца. Мы подождем вас здесь.
«Мы» — это не только он и Богданов, но и сын Скворцовой. Она поняла и не нашлась, что возразить.
Когда женщина поднялась наверх и ее шаги стихли в коридоре, Анатолий шепнул Богданову:
— Теперь ты понял, почему она его столько лет не показывала Тапаеву? Боялась, что на сына-психа тот не даст ни копейки. Ведь если сына долго не видишь, о нем гораздо приятнее думать как о парне вполне нормальном — любимце девочек, победителе школьных олимпиад… Чтобы всегда можно было сказать, что сын пошел в отца. А псих кому нужен? Одной только родившей его матери. Да и то не всегда…
⁂
Тапаев появился минут через тридцать. Спускался по лестнице и несколько раз оступился — то ли от выпитого за сегодняшний день коньяка, то ли от того, что он не под ноги себе смотрел, а на своего сына. Скворцова не пошла за ним следом, а осталась на верхней ступени лестницы, откуда и наблюдала за происходящим с напряжением во взгляде.
Илья обернулся и смотрел на бизнесмена с блаженной улыбкой. Точно так же он совсем недавно разглядывал Китайгородцева. Для всех у него было одно выражение лица: восторженно-благодушное. И Тапаев, хотя и был предупреждён Илюшиной матерью, всё-таки, наткнувшись на этот непонятный и неприятный взгляд нездорового человека, будто споткнулся — и встал, не дойдя до сына каких-нибудь трёх шагов, глядя на Илью с болью и какой-то, как показалось Анатолию, брезгливостью. Потом олигарх повернул голову и посмотрел на свою бывшую любовницу, мать своего несчастного сына, будто спрашивая её: «Как же так? Почему? За что это досталось именно нам?»
— Илья! — громко и властно сказала сверху женщина. — Это — твой папа!
Надо было видеть, что сделалось с бедолагой. Его улыбка расплылась до пределов, недостижимых для нормальных людей, он встал, стремительно сделал два шага, как будто хотел как можно скорее заключить давно не виденного им отца в свои объятия, но не обнял, а только выдохнул счастливо:
— Папа! Лётчик!
— Почему же лётчик? — пробормотал опешивший от неожиданности олигарх.
А Илья вдруг склонился к отцу и поцеловал его в щеку, оставив на тщательно выбритой щеке бизнесмена мокрый след. Тапаева даже передернуло, Анатолий отчётливо это видел.
— Вас — к телефону! — негромко сказал Китайгородцеву тихо приблизившийся к нему со спины охранник.
— Кто?
— Из Москвы. Сказали, что дело срочное.
Анатолий кивнул и склонился к Богданову.
— Присмотри за этим парнем, Ильич, — попросил он, указывая на тапаевского сына. — Это он только с виду такой мирный. Голову даю на отсечение — у него бывают припадки. И тогда он, при его-то силе, куролесит от души.
Китайгородцев прошел в комнату, где был телефон.
— Толик, я стал получать первые данные по твоим запросам, — донёсся далекий голос Хамзы. — Тут открываются интересные вещи, есть над чем подумать! Во-первых, сводный брат нашего клиента Юрий Сергеевич Шалыгин полтора года как не у дел. Пытается расплатиться с долгами, которые не выплатит, судя по всему, никогда. У него в принципе ни кола ни двора. Квартиры — а их у него в лучшие времена было аж две — он продал. Машину отдал за долги по доверенности. Гараж капитальный продал. Ему уж нечего больше отдавать. А он всё ещё живет. Улавливаешь?
