Как популярная детская поэтесса известна и Мирьям Ялан-Штекелис, стихи которой в настоящем сборнике представлены ее собственными переводами с иврита на русский язык.
Успехи модернизма двадцатых и тридцатых годов в ивритской поэзии неразрывно связаны с именами Авраама Шлионского и поэтами его школы, среди которых Леа Гольдберг (наряду с Натаном Альтерманом) занимает самое почетное место. В ее личности гармонично сочетались высокий интеллект и тонкая, ранимая душа, энциклопедическая образованность и яркий поэтический талант, европейская широта мышления и глубокая преданность национальным традициям. Доктор философии, воспитанница Берлинского и Боннского университетов, профессор Иерусалимского университета, Леа Гольдберг была большим знатоком мировой литературы, а в русской, немецкой, французской чувствовала себя, как дома. Ее творческое наследие велико и разнообразно, оно включает в себя роман из современной жизни, рассказы для детей, пьесы, оригинальное литературно-критическое эссе и исследования, переводы «Войны и мира» Льва Толстого и «Пер Гюнта» Генрика Ибсена, произведений Горького, Чехова, Генриха Манна, стихов Анны Ахматовой, Рильке, Бодлера, Верлена, Петрарки и других авторов. В ее стихах и поэмах целый мир утонченных чувств и переживаний, облеченный в совершенную поэтическую форму. Ее короткие, как правило, лирические стихи дают обильную пищу для размышлений и никого не оставляют равнодушными, в них «тесно словам и просторно мыслям».
Виртуозно владея всеми стихотворными жанрами, она обогатила поэзию на иврите 13-строчным сонетом, названным ею «шир ахава» («песнь любви») в отличие от обычного 14-строчного сонета — «шир-захав» («золотая песнь»)[4]. Она одна из немногих в еврейской поэзии, удачно использовавших форму терцины.
Безусловного внимания заслуживает творчество молодых израильских поэтесс. Современная поэзия — и не только израильская — становится все более изысканной, рафинированной, индивидуалистической. Общественно значимая тематика отступает на второй план. На авансцену выходят интимные переживания, эротика, секс, сюрреалистические видения, галлюцинации. Поэтическая строфа, в организации которой первейшая роль принадлежала рифме и ритму, деформируется, теряет свои привычные признаки. Превалирует свободный стих и стих с замаскированной и внутренней рифмой, чаще всего — с ассонансом.
Новейшая поэзия Израиля имеет своих читателей и поклонников, и критика воздает должное ультра-модернистским поэтам за то, что им удается «с большим мастерством передать психологические процессы, возникающие в затаенных уголках души современной еврейской молодежи».
К числу наиболее интересных представителей этого течения, которое принято называть «Новая волна», принадлежит поэтесса Бат-Шева Шариф. Уже более десяти лет публикует она свои стихи, но тщетно читатель стал бы искать в них конкретные признаки событий этого бурного и значительного периода нашей истории. Поэтессу занимают лишь движения человеческой души и отвлеченные философские проблемы. Почти в каждом ее стихотворении мы находим библейские реминисценции, фразы из молитв, изречения выдающихся талмудистов. Все это трансформируется в ее творчестве весьма своеобразно. Канонические тексты редко используются поэтессой в их прямом смысле, чаще всего она находит в них новые, непривычные для нас нюансы и оттенки, что нередко озадачивает читателя.
В программном стихотворении «Исполнение песни любви», давшем название одному из ее сборников, поэтесса обыгрывает музыкальные термины «фортиссимо» («очень громко»), «пианиссимо» («очень тихо») и названия всех промежуточных градаций силы звука. Можно сказать, что и в своем поэтическом творчестве она мастерски использует все степени звучности полюбившихся ей библейских слов. В своей последней книге «Избери время» (1981) в цикле «Семь стихов о любви» поэтесса неожиданно для читателя возвращается к традиционной строфической форме с конечной рифмой и четким ритмом.
Обилие красок и света в поэзии Хедвы Харехави заставляет вспомнить о ее второй профессии — профессии художницы. Стихи заполнены кошмарами, причудливыми видениями потустороннего мира, в них сильны элементы мистики и часто являются смерть и мертвецы. Но, читая эти стихи, невольно вспоминаешь слова Льва Толстого, сказанные в адрес Леонида Андреева: «Он пугает, а мне не страшно…» Значительно сильнее лирическая струна в творчестве Хедвы Харехави, ее не могут заглушить никакие модернистские наслоения. Некоторые критики считают, что чрезмерное увлечение поэтессы мотивами смерти является своеобразным преломлением израильской действительности с ее кровопролитными войнами и постоянными актами диверсий. Возможно, в этом есть доля истины, однако нам кажется, что молодая поэтесса еще не до конца нашла себя и не всегда говорит собственным голосом.
