И вот пока мы перечитывали и обсуждали отчеты, показания, я потихоньку начал закидывать удочку.
Поначалу все шло идеально, в точности так, как и планировал.
— Леля? — спросил Плазму, пока она по самую макушку углубилась в наброски психологов разных спецслужб. — А индиго сразу получают способности? Мне всегда было любопытно. Вот каково это родиться и сразу — бац — не такой как все.
Леля метнула в меня пораженный взгляд и пожала плечами:
— Я думала полукровки лучше нашего знают — каково это быть особенными. Хм… Я получила дар лет в шестьдесят. До этого лишь немного управляла электричеством. Способности не с рождения появились, конечно. Нееет. Позже. Я не отловила — когда. Просто однажды поняла. Сложнее было обуздать дар. Вначале сжигала все, что ни попадя, — она повествовала почти безэмоционально, даже где-то отстраненно. Словно пересказывала старый-престарый фильм. Давным-давно он затронул за живое, но теперь… теперь остался лишь блеклым черно-белым снимком рядом с пестротой реальности, безумными красками новых впечатлений.
Я помолчал, давая Леле вчитаться в документы. Она дотошно сверяла описания преступника разными психологами, отмечала — в чем они сходились друг с другом и в чем не соглашались категорически.
— А долголетие? — выждав паузу, продолжил расспросы.
— Я просто знала и все, — она немного растерялась, окатила задумчивым взглядом, будто бы не понимала — как объяснить. Но мне этого и не требовалось.
— Мне говорили, вы общаетесь мысленно. А давно ты слышишь их? Каково это вообще? Ну слышать голоса в голове?
— Да никак, — задумчиво ответила Леля. — Ты просто получаешь какую-то информацию, обрывки фраз. Ну как будто бы слышишь их. Иногда видишь картинки. Воспоминания, истории… Что-то вроде того. И точно знаешь — они не твои. Потом учишься общаться. Связываться, прежде всего. Потом долго и нудно осваиваешь отключение от чужого сознания. Оно гораздо сложнее, чем подключение. Хотя кажется наоборот. На самом деле все как-то интуитивно. Неосознанно. Будто бы мы как биоботы на что-то изначально запрограммированы.
— А вы… как-то тренируетесь? Общаетесь? У вас есть профсоюз индиго?
Леля усмехнулась — мне удалось совершенно раскрепостить ее. Мышцы Плазмы расслабились. Она неосознанно откинулась на спинку стула, положила стопу на колено, словно планировала сесть в позу лотоса, но остановилась посередине. Немного помедлив, Леля устроилась в кресле по-турецки и бросила на меня прямой, почти заинтересованный взгляд.
— Иногда встречаемся. Но очень редко. Я видела от силы шесть индиго, из сотен земных. Не говоря уже о тех, кто живет в колониях. Зато мы всегда помогаем друг другу, если сталкиваемся. А ты видел отца? Родственников-мельранцев?
На долю секунды я опешил, оцепенел. Она вот так запросто, залезла в душу, нашла самое болезненное место и ковырнула. Но весь ужас заключался в том, что мне вдруг очень захотелось поделиться с Лелей сокровенным. Тем, чем никогда и ни с кем не делился.
Мама приучила меня не жаловаться, не стенать на судьбу и никому не показывать, даже если тебе совсем худо. Редких приятелей я уверял, что люблю мельранскую родню, а они принимают байстрюка с распростертыми объятиями. Только встречаемся мы очень редко. Но… это всего лишь веяние времени — любить за тысячи километров, а то и световых лет. По горло в суете и заботах видеться только при крайней необходимости, перекидываться смайликами и комментариями в блогах, на форумах. Годами искать минутку на разговор по видеосвязи и вечно отменять его из-за пустяшных, в общем-то, причин. Отчасти так оно и было. Но в глубине души я знал, что если бы хотел, нашел время и место, и достучался до тех, инопланетных родственников. Но я не хотел. И вот сейчас, впервые за столетья, возникла потребность рассказать об этом. Откровения полились из меня рекой, наполненные непривычно бешеными эмоциями.
Внутри закипала злость, круто замешанная на горечи и боли. И снова, как очень-очень давно к ним примешивалось это неистребимое ощущение потери.
При всем желании я не мог остановиться. А Леля… Леля застыла — то ли удивилась, то ли сосредоточилась на моем рассказе. Хотелось бы думать, что второе. Я почему-то изо всех сил искал ее взгляд, но Плазма отвела глаза и посматривала искоса, из-под опущенных ресниц. Я не мог разгадать выражение ее лица. Губы Лели чуть вытянулись, вздрагивали, но в остальном она казалось неподвижной и бледной, как мраморное изваяние. Только пальцы жили своей жизнью, сминая и перебирая виртуальные листки. Компьютер реагировал на манипуляции Лели — страницы вздрагивали, шелестели, уголки загибались, как настоящие.
