Тогда-то он и услышал фразу, которой впоследствии не раз глушил укоры собственной совести.
— Э, парень! — повел черными цыганскими глазами Заремба. Уметь надо. Жизнь коротенькая, как распашонка, и прожить ее нужно поинтереснее! — Заремба усмехнулся: — Читал «Как закалялась сталь»?
Заикин хорошо помнил эту книгу, когда-то поразившую его воображение, смутно помнил и крылатые слова Павки Корчагина.
— Там по-другому, не так.
— По-другому, а смысл один, — снисходительно пояснил Заремба. — На аккордеоне играешь?
— Нет!
Заремба вынес из-за полога аккордеон, ослепивший перламутром, склонил на плечо голову и заиграл что-то красивое и протяжное.
Юрий смотрел на своего нового приятеля преданными и восхищенными глазами — вот какой человек!
С этого дня Заикин зачастил на улицу Фрунзе, проделывая длинный путь с одного конца города на другой. Впрочем, ради дружбы с Федором, который был старше его на восемь лет, Юрий был готов на все, что угодно, не подозревая, конечно, что его новый приятель как раз и воспитывает в нем такую готовность. Заремба относился к нему приветливо, чуть-чуть иронически-снисходительно отвечая на его восторженную привязанность и неизменно сохраняя между собой и пареньком известную дистанцию. Во всяком случае, через полмесяца почти ежедневных встреч Юрий знал о Зарембе так же мало, как и в день их первого знакомства на дому.
Впрочем, это было не совсем так. Заикин знал уже, что каждый раз открывавшая ему глухая старушка была теткой Федора; жила она в соседней каморке и, открыв дверь, сразу же исчезала в темном углу коридора. Юрию иногда она казалась выжившей из ума: ни единого слова, тусклые глаза, оживлявшиеся лишь тогда, когда племянник в редких случаях обращался к ней. Не замечая никого, кто приходил к нему, в том числе и Заикина, словно они были бестелесными тенями, которым по нелепой необходимости, приходилось открывать, глухая, встречаясь взглядом с Федором, начинала как-то смешно, словно овечка, светиться. Кажется, она боготворила его. Юрий, не зная этого слова, по-мальчишески чутко угадывал это и полностью одобрял.
Изредка Заикин заставал у Зарембы его товарищей; обычно с его приходом они уходили. Что́ связывало Федора с ними, Юрий не знал. Он пытался выяснить, кто они такие. Заремба невозмутимо отвечал:
— Тебе-то что? Такие же, как ты, как их звать — знаешь, а еще чего?
Имена их Юрий знал и, хотя ни один из них не сделал, даже не сказал ему ничего плохого, тем не менее, недолюбливал их всех троих — возможно, к этому примешивалась мальчишеская ревность. Особенно не нравился Заикину Белыш — безбровый парень, с поразительной легкостью добавлявший к каждому сказанному слову грязное ругательство. Заремба сам никогда не ругался, часто одергивал Белыша и этим располагал к себе Заикина еще больше.
После нескольких посещений Юрий убедился, наконец, что Заремба действительно работает слесарем. Раза два он приходил раньше, чем успевал вернуться с работы Федор, и принимался ждать его, листая приключенческие книжки, которыми была заполнена этажерка. Приходил Федор, снимал синюю, с масляными пятнами, спецовку, уносил ее куда-то в темень коридора, шумно умывался и входил в комнату переоблаченный в шелковую пижаму, попахивающий холодком тройного одеколона.
Так, несмотря на кажущуюся близость, Заремба продолжал оставаться в глазах Заикина необыкновенным, загадочным человеком; последовавшие за этим события только утвердили такое впечатление.
Однажды Юрия просто не впустили к Зарембе.
Стоя на крыльце и загораживая собою проход, тетка, словно заводная кукла, качала головой; потом, так же молча, вроде не знала ни одного слова, захлопнула дверь.
Заикин послал глухой вдогонку сердитый взгляд, и тут ему почудилось, что занавеска на окне Федора дрогнула. Или показалось?.. Мучаясь обидной подозрительностью и ревностью, понося в душе Белыша и двух его дружков, отнимавших у него Зарембу, Юрий ушел.
На следующий день Федор встретил его, как обычно, приветливо. На вопрос, где вчера был, отмахнулся — занят, конечно! — и весело хлопнул паренька по плечу:
— Телок, гуляем сегодня!