Пасечник надел пиджак, снова ощупал ногу, похлопал по ней ладонью, подбадривая себя, снова прошелся с костылем по комнате, стараясь не морщиться от боли, и направился к двери.
Дернул за ручку. Странно, но дверь заперта. Где же ключ? Ключа нет. Светится замочная скважина. Что за чертовщина?
Пасечник изо всех сил начал дубасить в дверь кулаком.
Тишина, все ушли.
Он начал злиться, но его осенило — это Катька у него такая догадливая и заботливая!
Беспомощный, удрученный, он сел на кровать и прислушался — отголоски праздника становились все заманчивей и настойчивей.
Пасечник вышел на балкон, осмотрелся, деловито ощупал веревку, на которой в несколько рядов висело белье. Подходящая веревка! На такой веревке — не белье сушить. Такая веревка может солидный груз держать. И высотёнка тут ерундовая, подумаешь, третий этаж! Белье потом досушится, ничего этому белью не сделается, если оно поваляется на кровати. А отвязать веревку, прикрепить ее конец мертвым узлом к перилам балкона — и вовсе пустяковое дело для такелажника. Он спустил веревку.
Ничего страшного — всего каких-нибудь двух метров до земли не хватает. Бросил вниз, на траву, костыль. Поначалу можно было подумать, что он это сделал в сердцах, но вслед за костылем полетел пиджак.
Пасечник перелез через перила и, не выпуская веревки, а лишь перебирая ее руками, вылез на карниз.
Одной рукой он держался за веревку, другой — обнимал водосточную трубу, цеплялся за ухваты, в которые заключена труба, а ставил ногу на выступ, на подоконник, на карниз балкона второго этажа.
Вот у него в руках и самый конец веревки. Обкорнали, черти!
Пасечник повис над зеленым газоном, отпустил веревку и приземлился здоровой ногой, да так удачно, что даже не упал.
Рубашка была в пятнах салатного цвета — так окрашен дом. Но разве он виноват, что ему пришлось все время прижиматься то животом, то спиной к стене дома?
Он кое-как почистился. Хорошо хоть, что пиджак совсем чистый. Надо доковылять до шоссе, по которому одна за другой шли машины.
Шофер самосвала не обидел инвалида отказом, машина как раз идет на завод. Это не важно, что место в кабине рядом с шофером занято. Пасечник вскочил на подножку, костыль навесил на кронштейн, держащий боковое зеркальце, и не забыл при этом в него посмотреться. Хорошо хоть побрился.
Там, где дорогу пересекают рельсы, машину изрядно тряхнуло, в другом месте вся дорога была в выбоинах. Но Пасечник ухватился за дверцу машины, а больную ногу держал на весу.
Он поднялся по железной лестнице на литейный двор, с трудом отдышался — нелегко было пересчитать костылем все ступеньки. Неужели его, Пасечника, не пропустят?
Вахтер был непреклонен и не хотел пропустить инвалида, который выдавал себя за верхолаза.
Пасечник начал скандалить, поднял шум, и этот шум привлек внимание Дымова, стоявшего в отда-лении.
Дымов увидел Пасечника, подошел.
— Пропустите, — распорядился Дымов.
— Неизвестная личность. А пропуска нет.
— Личность очень даже известная. Неужели не знаете? — спросил Дымов с притворным удивлением. — Это же заместитель министра по верхотуре!
Пасечник бойко проковылял мимо растерянного вахтера, взглядом поблагодарил смеющегося Дымова и заторопился к группе монтажников.
Он знал, ему достанется от Кати.
Но он готов был выслушать все-все: чем больше она будет ругать его, чем больше за него волнуется и переживает — тем ему приятнее.
На площади — многолюдно, но народ все подходил. Уже были заняты ближайшие скамейки вдоль газонов и клумб.
Машины стояли полукругом по краям площадки. Борта, обращенные к площади, откинули, и люди усаживались, свесив ноги, на краю кузова, на ступеньке, на крыле машины, — амфитеатр. Те, кто стоял в кузовах и сидел на шоферских кабинах, составлял первый ярус. А мальчишки и взрослые, взобравшиеся на крышу заводоуправления и соседней гостиницы, образовали далекую галерку.
Бригадиры, мастера и прорабы, охрипшие от переговоров на расстоянии, от команд, снова обрели голос. Все сегодня почтительно и даже несколько церемонно здоровались друг с другом; все приоделись.
Вскоре люди уже стояли так тесно, что совсем не стало видно асфальта под ногами.
