В углу садика, где стояли пустые качели, спиной к Дарию медленно пятился Сеймур, местный бездомный. Он был закутан в стеганое женское пальто с красным капюшоном и красным поясом. Седые патлы выбивались из-под разноцветных лыжных шапочек, одетых одна на другую. В руках, наперевес, Сеймур держал нечто похожее на миноискатель с проводом, тянувшимся вверх, под шапочки. Дарий бросился к нему и, крепко схватив за плечи, обернул лицом на себя - будь что будет! Ничего особенного не было: Сеймур посмотрел на Дария, хмыкнул и протянул руку в дырявой перчатке с гольми, сизыми от мороза пальцами; медленно разжал - на ладони лежали три почерневших монетки, женская сережка и крышка от пивной бутылки. - Не надо меня бить. Берите!
Дарий оттянул для верности края шапочек над ухом Сеймура и спросил умоляющим голосом - узнает ли он, кто перед ним?
- О, я вас хорошо помню, вы есть русский из длинного дома.
За такие слова Дарий готов был обнять человека; он порылся в карманах наспех накинутой куртки, нашел только сигареты и предложил. - Вообще я не курю, - сказал Сеймур, - и у меня нет сигарет. Но, если есть сигареты, Окей - я курю.
Они присели на скамейку и закурили. Дарий напролом, по-английски, не выбирая слов, бросился рассказывать свои злоключения. Как он собирался бриться, про пустое зеркало, свои догадки по тому, что случилось, каждый раз переспрашивая, понимает ли его Сеймур.
- Но-кидн! - смеялся Сеймур, обнажая желтые зубы, - я бродяга, но не дурак. И похвалил: - У вас замечательный английский, сэр. Прекрасно понимаю, что вы не смогли побриться, потому что ничего не видели. Это, я вам скажу, пустяк, 'пис-оф-кейк'.
От сигареты голова делалась легкой, плыла. Дарий упокаивался; ему было уже неловко, что своим неврозом он беспокоит постороннего человека, но, в то же самое время, ему было любопытно - легко, как никогда прежде в Америке, разговаривать, хотя бы и с нищим, забывая инородность и языковый барьер. Он уговорил Сеймура пойти выпить с ним кофе или чего покрепче; и они перешли в кафетерий на углу Северного бульвара. - Окей, уйдем от этих оборотней, шепнул Сеймур, указывая на детей, - они меня облучают и портят мой прибор.
Окопавшись в углу кафетерия, Сеймур долго и основательно разматывал свой красный кушак, оказавшийся скрученным в жгут платком, стаскивал с себя кофту за кофтой, по-домашнему отправился в туалет и вернулся пить кофе свежим и умьггым джентельменом с гладко зачесанными влажными волосами. Он принялся макать булочку в кофе на французский манер и смачно, одними губами, оттягивать разваливающуюся хлебную мякоть. - Какая еще есть проблема у русского Ивана? Будете сейчас пить свою водку?
- Ошибаетесь, я не пью, - сказал Дарий. - И я не, как вы меня назвали, не Иван. В том, видите ли, смысле, что я не русский. Собственно 'ай-эм-джу'.
- Джи-джи-джу, - пропел Сеймур. - Еще один нашелся. Окей - я сам про себя раньше так думал.
Он рассказал, что евреями были его покойные родители. Родом из Италии и Польши. Что после того, как сами они устали быть евреями, его, Сеймура, задумали сделать дантистом.
- Казалось бы, что тут особенного быть еврею дантистом? Джи-джи-джу, дантисты - богатые. Только старики мои сплоховали. Всем назло решили сделать меня профессором по Данте, если про такого слыхали. Потому что, они думали, лучше сидеть на Олимпе с лаврами на голове, чем копошиться в чужих ртах. Может это так, но не здесь. Если бы я лечил зубы, я был бы хорошим евреем в Америке. С флорентийскими ямбами - я 'бам'. Как вам моя аллегория а-ля Алигьери! Стопроцентный лузер и бам. С головой, полной латинского джанка. ...Бам не всегда, впрочем. Этим летом... - Сеймур погладил рукоятку своего металлоискателя, - летом я ходил по пляжам, хорошо загорел и жил, как ваш русский царь. Мог позволить себе женщину. Только летом. Потому что осенью мою Беатриче зарезали. 'Сорри', я вам столько рассказываю...
- Нет, нет, говорите, - поддержал Дарий, больше всего довольный тем, что приходит в себя и слушает, и понимает такую длинную для него английскую речь. - Так, значит, и вы - еврей?
