Потом он объяснял, что, кажется, грузин раскрыл его, определив сионистом, может быть, заметил его ермолку, спрятанную под кроличьей шапкой-ушанкой. Друзья-хаверим по ивритскому кружку успокоили, что его назвали безобидным 'понтистом' (с понтом под зонтом, сам под дождем), и, что, по всей вероятности, слежка органов за Додиком еще не установлена. К подаче документов на выезд, Додик уже был ветераном движения Отпусти Народ Мой.. Он консультировал колеблющихся и иногородних. Его искали диссиденты из Баку и Кишинева, тайно приезжавшие в Москву ддя выяснения рыночного соответствия курса доллара, рубля и, заодно, - шекеля.
Всем Коршам в визе отказали - по нецелесообразности, потом по причине без причин, потом объяснения иссякли, как говорилось, контора справок не дает. Балкопа, подав гораздо позже, получил документы без запинки и улетел.
Дарию начала сниться заграница; она ему виделась в блоках яркой цветной карамели; знакомые ему люди бегали вприпрыжку между ними по солнечным аллеям, размахивая руками и запуская в небо большие шары. Звука во сне не было.
К прибытию Коршей в Нью-Йорк заграница была полна соотечественников. Им все спешили дать советы - где берутся фудстампы, как отовариться бесплатной ортопедической обувью, которая прекрасно носится, как обычная. Дарий ходил очумелый, не вполне понимая, что ему пытались продемонстрировать старожилы их автомобили, несколько машин на семью, кондоминиумы и максимумы собственные дома размером со спальный корпус профсоюзного санатория. Что ни день - пировали и чокались, как раньше, но, тогда - на проводах, теперь при встрече. Выходя в туалет, Дарий отмечал растерянную идиотскую улыбку, приклеенную на его физиономии. В те дни он не знал как ответить на обязательный к нему вопрос - что поражает его больше всего? Он пожимал
плечами и терялся, потому что, стыдно сказать, поражало его разве что его собственное, глуповатое очевидное откровение: - Я, Дарий, в Америке! В той самой...
Балкопа таскал его, конечно, и в Брайтон-Бичские рестораны. Ну, там-то Дарию казалось, что он уже бывал; еще задолго до войны, когда отца назначили завотделением в киевском военном госпитале. Оглядываясь по сторонам, Дарий узнавал знакомые картины - вот, скажем, эти налитые мужчины за угловьм столиком, чьи загривки лоснятся под люстрами, - известные мануфактурные воры; они так и сидели в киевском 'Эльдорадо'. Музыка и еда были бесспорно те же самые и очень похожие песни. Разве что бар перенесли на возвышение и переставили пальмы в кадушках. В разгульной компании за его спиной кричали: - И малОму налейте. МалОму... Небось не поперхнется!
Малым оказался пятилетний пацан, которого грузная напомаженная тетка в черных кожаных штанах, прижимая к черной же кожаной груди, тащила танцевать 7-40. Разговаривать в ресторане, точно так же как и в старом, киевском, было немыслимо. Соля пробовал перекричать оркестр, только охрип и отчаялся.
Наговорились они с Балкопой и намолчались за шесь лет послеобеденных прогулок. Кружили обычно по одним и тем же невзрачньм улицам своего Риго-Парка, которым для придания московского колорита давали уже экзотически звучащие в Америке имена -Харитоньевский, Зачатьевский... Игра в слова была лучшим средством приручить чужеватую местность. Для нее, суммарно, у Балкопы имелось развернутое определение - 'поселок городского типа минско-пинский Квинск'. Богатый кладбищами, протянувшимися между международными аэропортами, поселок их зато отличался безостановочно бурчащим небом и в чем-то загадочным коловращением небесных воздушных масс Наподобие чаепития вприкуску, Соломон называл их район 'Нью-Йорком вприглядку'. Хоть Квинс и не тянет на настоящий город в их, москвичей, понимании, но и отсюда в безоблачную погоду можно было различить небоскребы Манхеттена на горизонте.
Прогулки свои они завершали на детской площадке, где скапливалось русскоязычное общество. Доминошники, во главе с полковником Хруновым, забивали козла за прочным крашеным столом, сколоченным заодно с лавками. Стол был намертво вкопан в землю на краю газона, и железная мусорная корзина, плетеная, как Шуховская башня, была прикована к столу такой мощной стальной цепью, что захоти пенсионеры похитить ее для неизвестной нужды, не удалось бы.
