Остаток ночи Дарий провел беспокойно; так и не удалось заснуть по-хорошему. Мучили видения; казалось, он все еще продолжает смотреть хронику, понимал, что надо бы выключить, но не мог сдвинуться с места. Бабы в толстых платках и телогрейках брели по черным, в пашню распаханным площадям Москвы, крестились и ковыряли палками - чего бы найти. Но ничего не было - ни огурцов, ни картофеля; одни черные вороны скакали следом. На фоне низкого белого неба шли отряды юных пионеров с черньми галстуками и бескровными лицами. Шли со свечами в руках, крестами и хоругвиями... Бил барабан.
Процессия эта продолжалась в Дариевой памяти, и стучало в ушах, когда утром, или уже днем, он спустил ноги с дивана и поплелся в ванную. Еще оцепеневший, он взял безопасную бритву и взглянул в зеркало над раковиной. В зеркале отражался длинный махровый халат, висевший на дверной вешалке позади Дария, вывешенные на просушку нательные мелочи, щетка для растирания спины и кусок кафелем покрытой противоположной стены. Дария в зеркале не было.
Холодными, непослушньми руками он сначала ощупал зеркало впереди и затем свою небритую щетину на подбородке - все было на месте. Он ясно видел отражение ванной, значит было зеркало и был он - наблюдатель. Не видел он только себя самого, своего лица будто он смотрел на ванную снаружи, через окно. Никакого окна, однако, в их ванном закутке окна не было. Дарий не успел испугаться до того нелепой показалась ему чертовщина; то есть он подумал на миг, что можно было бы струсить, если бы, скажем... Быстро он открыл кран и пригоршнями наплескал на себя холодную воду - нет, он не бредил. Он стал соображать - крикнуть ли, позвать Анну? Но тут же устыдился и заметил не без удовлетворения, что, вот, он нормально мыслит и может стыдиться, - чем не свидетельство того, что с ним все в порядке?
Однако мысль его ускорялась невольно в поисках объяснений; от давления звенело в ушах, Что все-таки происходит? Плохо видит? Что-то с глазами? Нет, он отчетливо видит свои руки и ноги в щлепанцах и, наискосок, розоватость своего носа.
- Все хорошо, только страха надо страшиться, - повторял себе Дарий американскую формулу. Выбегая назад в комнату, на ходу изобретая (верные на этот раз) шаги для распутывания происходящей с ним элементарной глупости; надеясь по ходу дела неожиданно зыркнуть, поймать свое лицо в стеклах двери, в окантованных эстампах, в зеркальной горке столовой. Так он дошел до дальней спальни и убедился, что жены нет дома. -Bерно, поздно уже...в классах английского языка Аня... Давно уже... Бормоча так , машинально схватил зеркальце с туалетного столика, поднес к глазам - в оправе зияла чернота. Ни проблеска. Тьма тьмущая.
- Вот оно! - кольнуло в мозгу. - То самое, во что никогда не веришь. Вот, оказывается, как бывает. Где он теперь, здравый смысл ваш хваленый!
Тут же понял, что смотрит на черненый задник. Повернул рукоятку - в вогнутом зеркале сверкнул свет. Зеркало дрожало в руках; в нем дрожал кусок карниза и портьера. Сверкая, дрожало окно и расползались муары зеркального увеличения. Угол комнаты. Пустота. Ничего больше.
Наспех одевшись, только минимум для приличия, Дарий выбежал из квартиры, еще не зная, куда именно. Ему хотелось одного - бежать, обгоняя свой пульс. У почтовых ящиков, внизу, мелкая девчонка-подменщица как раз сортировала письма, не обращая, как водится, на него никакого внимания. Тут же находились жильцы, брали почту, шли мимо него к лифту. Их Дарий никогда особенно не привлекал - это было в порядке вещей. Вполне возможно, они спокойны и безразличны, потому что с Дарием все в порядке? Или, все же, его просто не видят? Могло быть и так и эдак.
Выскочив из подъезда, Дарий достиг чахлого садика за углом их жилого комплекса, откуда слышался жестяной грохот и крики. Дети облепили сварную желтую эстакаду, карабкались по ее сплетениям, с визгом скользили по желобу. - Гуд-монин-чилдрен! - от волнения срываясь на фальцет, крикнул им Дарий. Два мальчика, что находились непосредственно перед ним, легко обежали его и, подпрыгнув, повисли на перекладинах.
