Коллежский асессор возвращался в это самое время домой, и несчастный позеленелый товарищ его пал к нему на руки.
«Душа моя! Ради Бога, скажи мне, откуда ты с такою рожею?» — воскликнул коллежский асессор.
Титулярный советник, еще ошеломленный своим приключением, рассказал все в коротких словах. Рассердясь не на шутку, Восвинкель взял его за руку и привел опять в комнату Албертины.
«Что я слышу! — сказал он строгим голосом. — Так ли девушка должна обращаться с своим женихом?»
«С моим женихом!» — воскликнула испуганная Албертина.
«Ну, да разумеется, с твоим женихом, — отвечал коллежский асессор. — Я не понимаю, как может тебя пугать то, на что я давным-давно решился. Мой старый товарищ твой жених, и мы через неделю-другую веселым пирком да и за свадебку».
«Никогда! — вскричала Албертина. — Никогда не выйду я за титулярного советника! Как могу я любить этого старичишку! Никогда!»
«Что ты городишь там о любви, о старике? Речь идет не о любви, а о замужстве. Разумеется, товарищ мой не какой-нибудь молодой вертопрах: мы с ним в тех летах, кои справедливо называют лучшими годами. Кроме того, он человек прямой, скромный, начитанный, любезный, и, что всего более, мы с ним вместе учились в иезуитской коллегии, он мой товарищ». — «Нет! — воскликнула Албертина, проливая слезы. — Нет, я его терпеть не могу; он мне несносен, я его ненавижу! О, мой Эдмонд!»
При сих словах юная девушка почти без чувств упала в объятия Эдмонда, прижавшего ее к своему сердцу.
Пораженный сим, коллежский асессор протер себе глаза, как бы явилось привидение, и вдруг закричал: «Что я вижу! Что я вижу!»
Говоря это, он вырвал Албертину из рук Эдмонда; но сей последний отвечал, что прежде расстанется с жизнью, чем с нею.
«Бездельник! Так ты затем втерся ко мне в дом, чтоб обольстить у меня дочь? Как мог ты подумать, чтоб я отдал ее за негодного пачкуна, за ремесленника, за маляра!»
Выведенный из себя словами коллежского асессора, Эдмонд схватил свою палитру и замахнулся, но в ту же минуту раздался в дверях громовый голос Леонарда: «Остановись, Эдмонд, не горячись! Восвинкель глупец, но он скоро придет в себя!»
Увидев ювелира, титулярный советник бросился на диван и, спрятав лицо в подушки, бормотал про себя в ужасе: «Боже милосердый! Это страшный профессор! Это учредитель ночного бала в улице Шпандау!»
«Тусман! — сказал ювелир с улыбкою. — Не бойся ничего, подойди, я не сделаю с тобою ничего дурного. Ты и так славно расписан за глупейшее желание вступить в брак и вдобавок будешь на всю жизнь ходить с зеленой рожей».
«Боже мой! — воскликнул титулярный советник. — На всю жизнь с зеленым лицом! Что подумают тогда обо мне? Что скажет его превосходительство, наш министр? Я пропал наверное! Я лишусь места! Правительство не потерпит титулярного советника с светло-зеленым лицом! Горе мне, бедному!»
«Не горюй без толку, — сказал ювелир, — от этого можно еще избавиться, если ты будешь столько умен, что откажешься от Албертины».
«Не могу!» — «Не должен!» — воскликнули разом Тусман и Восвинкель.
Ювелир устремил на них сверкающие очи: гнев его готов был излиться, но внезапно растворились двери, и старый Манассия вошел в комнату с племянником. Барон Вениамин прямо подошел к Албертине, которой, впрочем, он никогда не видал. «Прелестная девица! — сказал он. — Являюсь лично упасть к вашим ногам; впрочем, это только так говорится, потому что барон Вениамин Манассия не падает никому в ноги; — это просто значит: я хочу вас поцеловать».
При сих словах он действительно хотел ее поцеловать, но тут случились странные вещи, поразившие удивлением всех присутствующих.
Горбатый нос Вениамина с ужасным треском раздвинулся до самой стены, на большое пространство. Барон отступил на несколько шагов, и нос его уменьшился: но едва хотел он снова подойти к Албертине, нос по-прежнему пришел в движение; одним словом, обонятельный нерв молодого жида двигался и раздвигался, как тромбон.
«Проклятый колдун! — ворчал про себя Манассия. — А ты, бесчестный Восвинкель, ты будешь проклят со всем потомством за то, что сделал против меня заговор с Леонардом: вы одичаете, как звери, трава будет расти перед твоим домом, и все, что ты сделаешь, будет как сон голодного, который думает есть и просыпается еще голоднее. Далес поселится у тебя в доме и пожрет все твое имущество! Покрытый рубищем, ты будешь шататься под окнами народа Божия, презираемого тобою! Анафема! Анафема! Анафема!»
