«Что ты, дочь моя! Что ты говоришь! — воскликнул коллежский асессор. — Чего ты от меня требуешь? Знаешь ли, что эти молодые артисты страшные гордецы: за малейший труд они требуют горстей золота!»
Албертина уверяла отца, что молодой Эдмонд трудится более для славы, нежели из необходимости, так что коллежский асессор решился наконец отправиться к Эдмонду.
Легко себе представить, с какою радостию принял Эдмонд коллежского асессора. Узнав же, что сама Албертина присоветовала отнестись к нему, он пришел в величайший восторг и, для уничтожения всякого препятствия, с первого слова объявил Восвинкелю, что он за счастие почтет снять портрет с такого знаменитого и почтенного мужа и не возьмет за труд никакой платы.
«Бог мой! Что я слышу? — воскликнул коллежский асессор, обрадованный до небес. — Почтеннейший г. Эдмонд! Никакой платы! Даже за холст и краски!»
Эдмонд отвечал, что это безделица, о которой не стоит говорить.
«Но, — молвил коллежский асессор, понизив голос, — но вы, может быть, не знаете, что дело идет о портрете натуральной величины, во весь рост?»
«Все равно!» — отвечал Эдмонд.
При сих словах Восвинкель неистово бросился обнимать художника и оросил его слезами умиления.
«Отец Небесный! Итак, есть еще благородные души в этой юдоли горестей! Вы человек поистине несравненный! В вас таится вся доблесть прошлого времени, и я охотно отдал бы жизнь, чтоб иметь ваше великодушие!»
Хитрая Албертина заранее знала, что дела примут такой оборот; ее желания сбылись. Коллежский асессор разливался в похвалах Эдмонду. Он полагал, что у всех молодых людей, особенно живописцев, есть в голове что-то романическое, сумасбродное, удаляющее их от положительных идей; что увядший цветок или ленточка, подаренные прелестными ручками, поставляли их на верх счастия; вследствие этого он позволил Албертине связать для Эдмонда небольшой кошелек с вензелем из ее волос, взяв на себя всю ответственность со стороны титулярного советника.
Ничего не зная о намерении отца, Албертина не постигала, что он хочет делать с Тусманом, и даже не спросила его об этом.
В тот же вечер Эдмонд прислал в дом коллежского асессора станок и краски, а на следующее утро пришел дать первый сеанс.
Эдмонд просил коллежского асессора мысленно перенестись в счастливейшую минуту жизни, напр., когда покойная жена его произнесла ему клятву в вечной верности, в день рождения дочери или неожиданного возвращения друга.
«Постойте, постойте! — закричал коллежский асессор. — Три года тому назад получил я известие о выигрыше значительной суммы в Гамбургской лотерее; помню, что я тотчас побежал к дочери, с распечатанным письмом. Никогда не был я так обрадован. Воспользуемся же этим мгновением, а чтоб лучше себе его представить, я отыщу письмо и буду держать его в руках, точно как в ту пору». Действительно, Эдмонд принужден был нарисовать коллежского асессора с письмом, на котором явственно написано было: «Имею честь известить вас, что № 711, на который поставлено Вами, и проч.». На ближнем столике (этого непременно хотел Восвинкель), лежал конверт с надписью:
«Господину Коллежскому Асессору Мельхиору Восвинкелю, Синдику, и проч. и проч., в Берлине».
Эдмонд нарисовал кругленького, веселого человечка, коего черты имели отдаленное сходство с чертами коллежского асессора, так, что всякий, видя и читая адрес, лежащий на столике, не мог ошибиться, чей был портрет.
Коллежский асессор был вне себя от этой выдумки. «Из этого видно, — говорил он, — что хороший портрет должен быть в то же время и историческою картиною, ибо всякой раз, когда я смотрю на мое изображение, невольно приходит мне на ум приятная история выигрыша в Гамбургской лотерее».
Коллежский асессор просил Эдмонда написать также портрет Албертины и таким образом предупредил величайшее ее желание.
Эдмонд с жаром приступил к делу; но портрет Албертины не так скоро и удачно подвигался вперед, как портрет ее отца.
Художник эскизовал, делал очерк, начинал писать и потом стирал все написанное; то принимался он рисовать на новом грунте, переменял положение, придумывал позицию; то было слишком светло в комнате, то очень темно. Наконец коллежский асессор, до той поры всегда находившийся с ними, потерял терпение и решился более не приходить.
