А если взять весь широкий диапазон поэтических форм от верлибра и пройти через лирическую прозу, стихотворения в прозе, белые стихи с их полным отсутствием рифм и ассонансов, а есть лишь тропы и ритм, и наконец достичь области традиционной рифмованной поэзии (через английскую поэзию с ее размытой рифмой, латышскую, где рифма вообще редкая гостья), через ассонансную поэзию, то для эсперанто, по-видимому, «рифма-недоносок» зазвучит совершенно, если само стихотворение будет произведением искусства. Можно вполне назвать то, что называет К. Калочай «рифмой-недоноском», — русским ассонансом и учесть при этом, что эта форма дает широкий простор для ассонансных сочетаний различных частей речи в повторяющемся звукоряде, что, по-видимому, очень существенно для эсперанто.
В заключение приводим несколько примеров переводов русской поэзии.
Строен твой стан, как церковные свечи.
Взор твой — мечами пронзающий взор.
Дева, не жду ослепительной встречи —
Дай, как монаху, взойти на костер!
Счастья не требую. Ласки не надо.
Лаской ли грубой тебя оскорблю?
Лишь, как художник, смотрю за ограду,
Где ты срываешь цветы, — и люблю!
Мимо, всё мимо — ты ветром гонима —
Солнцем палима — Мария! Позволь
Взору — прозреть над тобой херувима,
Сердцу — изведать сладчайшую боль!
Тихо я в тёмные кудри вплетаю
Тайных стихов драгоценный алмаз.
Жадно влюбленное сердце бросаю
В тёмный источник сияющих глаз.
(А. Блок)
Sveltas vi kiel preĝeja kandelo,
Glave trapikas min via rigard'.
Kara, renkont' kun vi estus fabelo —
Sendu min aŭtodafeon pro ard'.
Mi ne postulas kareson, feliĉon.
Ĉu mi ofendu vin per la kares'?
Arte kontemplas nur tra la latison
Plukon, kaj amas vin ĝis sinforges'!
Preter, forpreter vin pelas la vento…
Sunbrunigita, permesu, Mari'!
Al la kerub' malblindiĝi momente.
Dolĉa dolor' sagu koron ĝis kri'!
Softe brunbuklojn mi plektas konfide
Kun kriptaj versoj — juvel-diamant'.
Mi aman koron forĵetas avide
Al sombra font' de okulobrilant'.
(A. Blok)
Ты, осень, всё сместила и сломала —
Так много красок и так света мало,
Так дни укоротились, так длинны
Глухие ночи в седине луны.
Чем мы перед природой виноваты,
Что шлет туман, подобье серой ваты, —
Что ветер сыр, что холодна вода,
И нет за то ни спроса, ни суда!
Напрасны сетованья и вопросы —
То облик правды, голос чистой прозы,
И никаким идиллиям вовек
Не одержать над этой явью верх.
И всё же в стылость, сырость, серость, слякоть
Не позволяй душе скисать и плакать,
И верь, — за мглой и снежной белизной
Блеснёт ручей, разбуженный весной.
Ведь это также внутренняя правда
Рассвета, леса, поля, луга, сада,
Покинувшего рощу соловья.
А значит — вместе с ними и твоя.
(Николай Грибачёв)
Aŭtuno! Rompas ĉion vi, transmetas —
Koloroj buntas, sed la lumo etas,
Mallongas tagoj, nigras nokta long',
Obtuza sub livida luna blond'.
Ĉu de l' natur' ni estas kulpigataj,
Ke ĝi nebulojn sendas grizavatajn, —
Ke vent' humidas kaj malvarmas akv',
Neniu respondecas pri la akt'!
Enketi kaj lamenti plene vanas —
Honesta proz' ĝi estas, voĉ' veranas,
Kaj ajna idilio en final'
Senpovas antaŭ tiu ĉi real'.
Sed dum malvarmo, ŝlimo, kot', malseko
Ne lasu ĝemi vin en feblo-eko
Kaj kredu, post neĝblank', tenebra temp'
Ekbrilos roj', vekita de printemp'.
Ja estas same ĝi la vero ena
De herb', arbar', aŭroro kaj ĝardeno,
De bosk' fluginta urĝe najtingal',
Kaj sekve via en eventual'.
(Nikolaj Gribaĉov)
Покуда солнце людям светит
С небесной выси голубой,
Не верю я, чтоб жизнь на свете
Сама покончила с собой.
Нет, я не верю в гибель мира
В кромешной атомной золе,
Чтоб ни Толстого, ни Шекспира,
И ни травинки на Земле.
Я верю в разум человека,
В его порыв дружить, любить,
В потребность тихого ночлега
И в жажду строить и творить.
В его возвышенные чувства
И дерзкой мысли торжество,
В его науку и искусство.
В него. И больше ни в кого!
Я верю верой беспредельной,
Она живёт в моей крови,
Я верю песне колыбельной
И первой бережной любви.
Я в нашу память верю свято,
Она сердца доныне жжёт,
Она гремит грозой набата
И от войны нас бережёт.
Я верю верою заветной,
Она, как мать, мне дорога.
