Введение в гражданскую войну - страница 22
примечание β: Конечно, есть зоны подавления, где имперский контроль особенно плотен, где каждый элемент существующего отдаёт дань всеобщему паноптизму[36] и где в итоге население уже невозможно отделить от полиции. И напротив, есть зоны, где Империя как будто отсутствует и даже заверяет, что «больше не решится туда заходить». Потому что Империя высчитывает, взвешивает, оценивает, а потом решает быть там или здесь, показаться или уйти, всё исходя из тактических соображений. Империя не повсюду, но и нигде не отсутствует. В отличие от современного Государства, Империя не претендует на роль чего-то наивысшего, на роль блистательного и всегда пребывающего на виду властителя, она лишь претендует на то, чтобы быть в каждой ситуации последним средством. Так же, как «естественный заповедник» не имеет ничего естественного, потому что это силы артифициализации сочли предпочтительным и решили оставить его «нетронутым», так и Империя всё ещё присутствует там, где фактически отсутствует: потому что сама решила уйти. Империя, в итоге, такова, что может быть повсюду, она находится в каждой точке пространства, в зазоре между нормальным состоянием и исключительной ситуацией. Империя достаточно сильна, чтобы быть способной на бессилие.
примечание γ: Логика современного Государства это логика Институтов и Закона. Институты и Законы оторваны от территории абстрактными принципами, чем отличаются от обычаев, всегда локальных, всегда пропитанных этикой, всегда готовых на экзистенциальные споры, – их-то они и сменили повсюду. Институты и Закон встают перед человеком вертикально, подпитывая своё постоянство собственной трансцендентностью, бесчеловечным самопровозглашением самих себя. Институты, как и Закон, устанавливают разделение, дают названия, чтобы размежевать, чтобы приказывать, чтобы покончить с хаосом в мире, или скорее загнать хаос в ограниченное поле, в поле Преступления, Безумия, Мятежа, то есть того, что не дозволено. К тому же их объединяет то, что ни Институты, ни Закон не обязаны никому ничего доказывать. «Закон есть закон», как говорится.
И хоть Империя и не брезгует использовать их, в отличие от всего остального, в качестве оружия, она игнорирует абстрактную логику Закона и Институтов. Империя знает только нормы и механизмы. Как и механизмы, нормы локальны, они в силе здесь и сейчас, пока работают, эмпирически. Нормы не скрывают своих истоков и причин, но искать нужно не в них самих, а в конфликте, кризисе, который им предшествовал. Главное здесь уже не во вступительных заявлениях об универсальности, к которым затем повсюду будут заставлять относиться с уважением; внимание направлено, скорее, на сами операции, на прагматику. Здесь, конечно, тоже есть тотализация, но рождается она не от желания универсализации: она достигается самим сочленением механизмов, непрерывностью их круговорота.
примечание δ: При Империи мы наблюдаем активное разрастание права, хроническую горячку юридического производства. Это разрастание права никоим образом не проистекает из какого-то триумфа Закона и выражает, напротив, его обесценивание, окончательное истечение срока его действия. Под властью нормы Закон становится лишь одним из множества способов – столь же лёгких в настройке и таких же обратимых – ответного воздействия на общество. Это метод управления, способ покончить с кризисом, не более. Закон, возведённый новым Государством в единственные источники права, стал всего лишь очередным выражением общественной нормы. Перед самими судьями уже не стоит второстепенная задача по оценке фактов и применению Закона, они выполняют суверенную функцию по оценке того, какое решение уместнее. С этих пор размытость законов, в которых мы всё чаще находим отсылки к туманным критериям нормальности, является не коренным недостатком, а напротив, залогом их долговечности и применимости ко всем возможным ситуациям. Правовое регулирование общественного, «правительство судей» это то же самое: они решают споры только во имя нормы. При Империи «дела против мафии» лишь венчаются победой мафии, которая судит, над той мафией, которая судима. Здесь Право стало таким же оружием, как всё остальное во всеобщем распространении враждебности. И хотя тенденция в том, что Блумы больше не могут взаимодействовать или мучить друг друга иначе, чем пользуясь языком Права, сама Империя не питает особой любви к этому языку и использует его лишь по случаю, в подходящих обстоятельствах; и даже тогда в глубине она продолжает говорить на единственном знакомом ей языке: языке
