Время от времени Мэтьюз наведывается ко мне в гости. Мы с ним коротаем вечер за картами и глинтвейном. Кроме Мэтьюза, ко мне почти никто не ездит. В карты мы всегда играем на кухне. Кухня — единственное помещение в коттедже «Роза», где достижений прогресса почти нет — точнее, они не выставлены напоказ. Играем мы не спеша, часто задумываемся и молчим, но в такие минуты никакого чувства неловкости не возникает. А иногда мы говорим обо всяких пустяках — обо всем, что приходит в голову. Наши посиделки действуют на меня очень умиротворяюще. Поневоле забываешь о конкуренции, зависти, попытках обойти других.
Мэтьюз тоже дорожит нашей дружбой, но по другой причине. Двадцать лет назад его жена умерла от рака; тогда операции по замене ДНК с использованием клонов еще не получили широкого распространения. После смерти жены Мэтьюз замкнулся в собственном горе.
Однажды он признался:
— Больше всего мне недостает мелочей. Не чего-то важного, а каких-то обыденных… происшествий. Например, я вижу, как по перилам балкона скачет дятел, собираясь стащить орешек у синицы, или крохотные утята топают за мамашей по лужайке к речке. И вдруг я понимаю, что мне некому об этом рассказать, некому прошептать — тихо, чтобы не спугнуть птиц: «Иди-ка посмотри! Скорее, а то улетит…» Вот из-за чего я больше всего чувствую себя одиноким. Из-за мелочей жизни, таких незначительных вещей, о которых почти никому и не расскажешь…
Постепенно мы все больше привыкали делиться друг с другом, и наша дружба крепла.
Мэтьюз редко расспрашивал меня о моем прошлом. Но мое одиночество чуял.
— Ты ведь никогда не любил, правда? — спросил он однажды.
Его неожиданно прямой вопрос меня удивил.
— Нет, почему же… Я любил родителей. Работу. То, чем я занимался.
— Нет, я имею в виду другого человека. Женщину, например.
— У меня были женщины… Я с ними встречался.
— Я не о том, — отмахнулся Мэтьюз. — Я толкую о любви… понимаешь, когда ревнуешь, и тебе больно, если представляешь ее с другим, и радуешься, когда ты с ней.
— Нет… еще нет.
— Одиночество — это нехорошо.
— Кому и знать, как не тебе, — машинально парировал я и сразу же пожалел о неосторожно вырвавшихся у меня словах. Но он, как оказалось, не обиделся.
— Да ладно, подумаешь! У меня, по крайней мере, все было — была любовь… почти всю жизнь. Если у тебя это было, ты уже не будешь по-настоящему одинок. Да, иногда становится жалко себя, но это-то пережить можно. А вот ты, в отличие от меня, воспринимаешь жизнь слишком серьезно, позволяешь невзгодам одержать над тобой верх.
— Жить вообще вредно, так что какая разница?
— Какой ты вспыльчивый! Не хотел бы я трудиться у тебя под началом…
— Да, я такой. Зато в моей области мне нет равных.
— Не думай, что я хочу тебя достать, но тебе нужно сдерживать гнев… или как это называется? Досаду?
Его следующий вопрос удивил меня еще больше, потому что я считал его человеком сдержанным.
— Конор, кто тебя обидел?
— Никто.
— Тогда что с тобой происходит?
— Хотелось бы знать, — вздохнул я. Видимо, чем-то он меня все-таки задел, потому что мне вдруг захотелось излить ему душу. — Иногда мне кажется, что я злюсь на весь мир потому, что у меня не было настоящей цели в жизни; я никогда не совершал ничего важного, значимого. У меня были замечательные родители, все, за что бы я ни брался, мне легко удавалось, причем без особых усилий. Удача сопутствовала мне во всем. У меня есть все, о чем многие могут только мечтать. Я не знал и особых огорчений — если не считать смерти родителей… Все так просто — и так скучно! Жизнь очень изменилась. Сейчас все живут в мире фантазий. Ничего настоящего больше нет. Бесконечные параллельные миры, виртуальная реальность — разве они не бегство от жизни? Странно сознавать, что именно я — один из создателей новых миров. Один из его сторожей. — Я досадливо выдохнул. — Понимаю, что все неправильно, но уйти не могу. Мне нужно что-то настоящее, Джон. Мне нужно совершить что-то по-настоящему важное.
Говоря, я смотрел в сторону, но все время чувствовал на себе его пытливый взгляд. Наконец, я нашел в себе силы взглянуть соседу прямо в глаза.
