Подпись под этой фигурой поясняла, в чем дело:
— Экс-император Франции, Наполеон Бонапарт на острове Святой Елены вспоминает дни былой своей славы и тоскует по утерянной короне.
— Похож он? — допытывалась у меня Минни. — Ведь, ты его так близко видел, Джонни.
И опять толпа, стала собираться около нас и с любопытством заглядывала мне в лицо.
Вернувшись домой, мы, конечно, долго обменивались впечатлениями. Против всяких ожиданий больше всех этими разговорами заинтересовался мистер Костер. Он принялся расспрашивать нас обо всех подробностях, потом погрузился в глубокую задумчивость. Курил, дымя, как фабричная труба, тер лоб, теребил нос и седеющую бородку, а потом, поднявшись, сказал громко:
— Джонсон! Это — идея!
— В чем дело? — заинтересовался дядя Самуил.
— Это — идея! — говорю я. — Восковой Наполеон…
— Да в чем же дело? — допытывался Джонсон.
— Вы ужасно тупы, Джонсон, — проворчал Костер, снова принимаясь неистово курить и теребить бородку нервными пальцами.
— Джонсон, — поднялся он. — Я хочу сейчас же посмотреть на этот знаменитый паноптикум Бернсли. Вы можете отправиться со мной?
— Чего ради? Терпеть не могу терять время по пустякам…
— Вы глупы, Джонсон! Я же сказал вам, что это идея. Это очень интересная, заслуживающая, серьезного внимания идея.
Они обменялись многозначительными взглядами, потом Джонсон торопливо оделся, и оба исчезли: отправились в музей.
Как потом я узнал из их обмолвок, попали они в музей, когда тот уже запирался, заплатили фунт стерлингов за то, что дирекция согласилась задержать закрытие на четверть часа, а потом увезли с собой директора и двух его помощников на всю ночь куда-то за город.
Утром они вернулись со следами бессонной ночи на усталых лицах, переоделись и опять исчезли.
Эти отлучки, имевшие в себе что-то загадочное, продолжались целый месяц. Тем временем «Ласточка» спешно чинилась в сухом доке Саутгемптона: наше суденышко вытянули на берег, поставили на стапеля, заново законопатили все пазы, поставили новый киль и новые мачты. Денег Джонсон не жалел, — буквально швырял их пригоршнями, требуя только одного: чтобы к первому ноября люгер был готов к отплытию. И еще в то время, когда судно стояло на стапелях, в гавань стали прибывать один за другим большие ящики, доски которых были испещрены разнообразнейшими надписями.
Ящики эти с тысячей предосторожностей складывались в особое помещение, снятое Джонсоном и поставленное под мою личную охрану.
Я никогда не страдал пороком, известным под именем любопытства, но именно эти предосторожности заставляли меня поневоле интересоваться содержимым странных ящиков.
Что было там?
Оружие? Нет! В таких больших ящиках могли помещаться целые полевые пушки, а не ружья и пистолеты. Но тогда ящики были бы неимоверно тяжелыми.
Может быть, мебель, изделия лондонских мастеров.
Но для мебели выделываются ящики совсем других форм.
Особенно сбивали меня с толку надписи:
— Художественные изделия. Обращаться осторожно.
В одно туманное утро, когда я находился на складе и только что принял еще один привезенный парой могучих ломовых лошадей ящик «художественных изделий», — в наемном экипаже прибыл мистер Питер Смит, который почему-то держался так, словно желал, чтобы никто не мог разглядеть его лица. Для этого он имел на голове низко надвинутую шляпу в форме цилиндра, скрывавшую его голову и лоб до бровей, а нижняя часть его лица от нескромных взоров была прикрыта поднятым воротником пальто модели «Железный Герцог».
Увидев меня, он соскочил на землю со словами:
— Где Джонсон и Костер?
— Не знаю, — ответил я.
— Ах, черт! Мне некогда! Я тороплюсь, а их нет. Покажите мне «художественные изделия».
— Не покажу! — ответил я спокойно.
— Почему? — рассердился и удивился мистер Питер Смит.
— Не имею на то приказаний Джонсона.
Смит посмотрел на меня пылающими глазами. Казалось, он испытывал непреодолимое желание оттолкнуть меня и силой прорваться в то помещение, в котором стояли таинственные ящики. Но, должно быть, на моем лице он прочел выражение решимости не допускать его до этого, хотя бы пришлось прибегнуть к драке.
