Через пять минут на столе перед Кочетовым лежали двенадцать одинаковых фотографий.
— С вашей — чертова дюжина, — пошутила Маша.
Зарубин взял одну из них, повертел перед самым носом и положил обратно.
— Эти карточки, наверно, нравились ему потому, что он на них красивый вышел, — засмеялась девушка.
— В жизни он разве не такой? — заинтересовался Кочетов.
— Такой и не такой. Глаза похожи — светлые, а лоб в натуре будто меньше. Правду я говорю, девочки? — обратилась Маша к своим подругам и, не дожидаясь их ответа, продолжала: — И нос тоньше. Вообще он интересный, такой представительный собой, высокий.
— Хорошо одевался?
— Во всё серое. Серый костюм, серый галстук, серый плащ — посветлее вашего, серые туфли, очень изящные, модельные.
— А как он вел себя?
— Обыкновенно. Все, что он говорил, я могу повторить, —девушка оглянулась на своих подруг, улыбнулась и, видимо, подражая Макбриттену, пробасила: — Сдрасте. Как ви поживайт? Я ошен, ошен любит СССР! До свиданя... Всё, — засмеялась она.
— Немного. Зачем же он газеты покупал?
— Они все так делали, а потом со словарем читали их. Умора, друг к дружке бегают, спорят, ссорятся.
— Господин Макбриттен не знал русского языка, — подтвердила женщина. — Часто, когда он подходил к столу за ключом, чувствовалось, что ему хотелось что-то сказать, поделиться большими впечатлениями, чувствами, но не хватало для этого слов. И он, бывало, только воскликнет с восторгом: «О, СССР!» и пойдет к себе в номер, напевая какую-то песню. Нужно сказать, он очень симпатичный человек. И вообще все члены этой делегации очень милые и хорошие люди. Один руководитель ее, господин Купер, чего стоит. Мне кажется, он знаком со всеми, кто живет в гостинице. Очень, очень общительный человек.
Остальные девушки сказали почти то же.
Администратор, извинившись, ушел со своими подчиненными.
Пока Зарубин осторожно обвертывал настольную лампу бумагой, заговорил, молчавший до сих пор, начальник отделения милиции.
— А мне сдается, загулял где-то наш иностранец. Это свободно может случиться, если человек страстишку к вину имеет. А то, что это так, — бутылки подсказывают, да и руководитель делегации не отрицает. И по-моему, этот толстяк Томас Купер что-то знает, но скрывает.
Правду говоря, что-то он мне не особенно нравится. У белоэмигрантов русскому языку учился. Разбирается, где милиция, а где ОГПУ. Все это неспроста... И вот смотрите, — обратился он к Кочетову. — Время отправки автобусов соврал? Соврал. — Павлов загнул один палец. — Тот факт, что от книжного киоска Макбриттен подошел к нему, скрыл? Скрыл. — Еще один палец загнул он. — Чемодан притащил, когда его никто не просил. Фотокарточку отдал. Мелким бесом рассыпается. Тут собака зарыта. Толстяка припереть фактами нужно, и он все выложит.
— А не задумал ли Макбриттен остаться у нас? — высказал вдруг предположение Рудницкий. Настроение у лейтенанта быстро выравнивалось, и он тогда все видел в розовом свете. — Если допустить такую мысль, то и поступки Томаса Купера находят простое объяснение. Рабочий человек — все видели его мозоли, такие за день-два не намять — он, конечно, горой стоит за Гарри Макбриттена, если тот решил принять советское гражданство. Сейчас Гарри укрылся от своих товарищей, а когда они отбудут — объявится и попросит убежища в нашей стране. Другие ведь просят?
— Просят, — подтвердил майор.
— А о нем мы ни одного плохого слова не слышали...
— И Советский Союз любит, — хотя и в тон Рудницкому, сказал Кочетов, но с едва уловимой иронией.
— Совершенно верно. Любит, — настороженно подтвердил лейтенант.
— И бреется не снимая перчаток, — глухо вставил Зарубин.
— Это ж почему? — удивился Рудницкий.
— Экзема, — неопределенно ответил эксперт.
Лейтенант непонимающе перевел взгляд на Кочетова.
— Вот тут и разгадай, Алеша, — усмехнулся майор. — Кто Гарри Макбриттен? Честный, порядочный человек или шельма, на которой, как говорят, пробу поставить негде?..
