С рассветом Терентьев снялся с якоря, не имея на борту ни одного офицера, и вышел в океан. Через три месяца плавания корабль благополучно прибыл в порт назначения, а любители ночной экзотики добирались до России на попутных судах…
Терентьев считал, что, несмотря на закат парусного флота, плавание на этих судах воспитывает в моряках силу, мужество и самое главное — любовь к морю и флотской службе.
Предмет свой он преподавал с вдохновением, о парусных судах говорил с нежностью, как говорят о чем-то очень близком и любимом. Тучный, с седой окладистой бородой и густыми насупленными бровями, он казался мрачным и нелюдимым. Но как только доходило до столь милого его сердцу парусного дела, он преображался, молодел, в глазах появлялся задорный блеск. Терентьев выходил из-за стола, с живостью расхаживал по аудитории, как по мостику судна. Его рокочущий баритон гремел, весь он словно светился, а лекции скорее напоминали командование кораблем, чем классные занятия. А с какой теплотой смотрел он на ученика, если тот правильно и четко излагал какой-либо маневр парусного судна. И беда, если ученик плохо знал урок. Терентьев тускнел, как-то нахохливался, угрюмо, с жалостью, исподлобья смотрел на отвечавшего, как будто тот плохим ответом наносил ему, адмиралу, личную и незаслуженную обиду. Он возвращался к столу и, вздыхая, говорил:
— Нет, не получится у вас, молодой человек, маневра, нет. Вас увалит под ветер и вы останетесь на прежнем галсе. Не любите вы, батюшка, парусов… Не любите море… Вот я вынужден поставить вам единицу. А ведь это значит применить линек, а я их и на корабле при Александре II не применял…
Огорченный и расстроенный, бывший контр-адмирал шаркающей походкой уходил из класса.
Надо сказать, что мы редко огорчали его и, как правило, этот предмет знали назубок.
Буксирик поставил «Викинг» к причалу на Эгершельде, где были расположены склады транзитных грузов. Дело в том, что барк во время плавания являлся не только учебным судном, но одновременно перевозил попутные грузы. Во Владивостоке он должен был принять полные трюмы упакованных в мешки манчжурских бобов.
На следующий день, с разрешения командира барка, Неупокоев повел нас на «Викинг». Датчане охотно показывали судно. Мы поднимались на марсы и салинги, расходились по многочисленным реям, осматривали помещения и кубрики. На барке была изумительная чистота, дисциплина и форма одежды, как на военном корабле, — все это для нас было ново и необычно. Мы проходили практику на маленьких, пропахших гнилой рыбой шхунах, чаще всего конфискованных за браконьерство у японцев или в грязных и душных кубриках небольших старых пароходов. Хотя и нам была присвоена форма, но многие не имели ее из-за отсутствия денег.
Настроение у нас, когда мы возвращались домой, было подавленным. Восхищение барком сменилось недоумением и чувством неудовлетворенности: почему маленькая и небогатая Дания имеет такой прекрасный учебный корабль, такие замечательные условия для практики курсантов, а мы, русские, с нашими огромными возможностями, не имеем ничего похожего…
На наши многочисленные вопросы Неупокоев отвечал:
— Это хорошо, что вы задумывались над этим, но главное — это учеба, а учиться нужно в любых условиях, как бы тяжелы они ни были.
В апреле неожиданно Владимир Константинович собрал нас в актовом зале и объявил, что он обращался в Петербург с просьбой разрешить нескольким курсантам совершить учебное плавание на датском судне. Сейчас пришел положительный ответ. В списках «счастливчиков», отобранных из числа наиболее успевающих учеников с разных курсов, был и я. Сначала мы запрыгали от радости, хотелось всех обнимать, настроение сразу стало веселым, на душе легко и светло. Но радость была преждевременной. Восторг сменился горькой тоской. Было объявлено, что для плавания на «Викинге» необходимо внести на питание и приобретение одежды для тропиков и Атлантики двести двадцать рублей, по тем временам деньги немалые. Где взять денег? Неужели только из-за денег я не смогу пойти в плавание?
Мне пришлось написать отчаянное письмо домой, но я мало верил в то, что отец где-то достанет денег. Да и как он их мог достать, единственный работник и кормилец, тем более, что всю сумму надо было внести сразу…
