На улице было морозно. Лилька присмирела, но снег под ее сапожками скрипел звонко и радостно. Я сурово откашлялся, собираясь раз и навсегда поставить крест на нашем знакомстве, но Лилька торопливо заговорила, что она не навязывается, однако в прошлый раз я пригласил ее летать, вот она и пришла узнать…
— У тебя на это времени не хватит.
— Чего другого, а времени у меня предостаточно!
Я вспомнил рассказ агрессивного мотоциклиста о том, что ее исключили из школы. В своем тонком пальтишке она зябко ежилась, пританцовывала, постукивая ногой по ноге, выглядела маленькой и жалкой.
Утром я рассказал о девчонке Глебу, надеясь услышать от него категорическое «нет!». Но он подумал и, будучи не особенно разговорчивым, неопределенно пожал плечами, оставляя за мной право решить этот вопрос.
В обеденный перерыв я сидел в кабинете директрисы, худощавой женщины в строгом сером платье, с холодными серыми глазами и гладко зачесанными русыми волосами. В ее уверенном голосе слышались властные нотки.
— Вы имеете в виду Лилию Белую? — Директриса устало закрыла глаза ладонью. — Недавно сюда уже врывался один защитник… Ну что я могу сказать? Девчонка она энергичная, общительная, играет в волейбольной команде. Отношения с одноклассницами ровные, особенной дружбы ни с кем не водит, все больше с мальчишками.
— Не за это же ее исключили?
— Никто ее не исключал, — досадливо поморщилась директриса. — Вы ближе к ней по возрасту, наверное, и по интересам, помогите мне разобраться! Понимаю, рождается человек, но это оригинальничанье, максимализм, категоричность! Очень уж своеобразная, я сказала бы, противоречивая натура. Преподаватель литературы у нас часто болеет, его уроки веду я и могу сказать, что девочка начитанна, может самостоятельно мыслить, некоторые суждения очень оригинальны. Но существуют же границы возможного! Например: для девушек установлена единая школьная форма, а Белая посещает занятия в этакой фривольной юбочке, фартучек чисто декоративный. — Она пододвинула к себе лист бумаги, поставила на нем галочку. — В школе масса положительных мальчиков, спортсменов и отличников учебы, а она дружит только с «трудными», как говорится, ребятами. Девушка в компании, где шум, грубость, ужасный жаргон. Это печальное зрелище… Болезни самоутверждения у большинства проходят, у некоторых перерастают в обесценение чувств и пошлое упрощение отношений, а Белая выпускница. Я дважды пыталась поговорить с ней по душам, но встретила только дерзость. К своему стыду, во второй раз сорвалась, накричала… Господи, на собственную дочь нервов не хватает! — Она беспомощно развела руками, и я увидел просто пожилую усталую женщину. — А вы пришли заступаться?
— Откровенно говоря, да.
— Скажите ей, чтобы не делала глупостей. В конце концов, не могу же я бегать по городу за каждой ученицей!
Вечером, как и договорились, Лилька пришла в читальный зал библиотеки. На Глеба она посмотрела искоса: можно ли, дескать, верить? Сделала корявый реверанс. Глеб угрюмо насупился.
В зал вошла Люба. Лилька тихо сказала:
— «Натура слабая, сотканная из грации и чувствительности».
Пока девушки знакомились, мы сдвинули в сторону столы и расстелили на полу парус. Лилька пощупала парашютную ткань, накинула уголок себе на плечо, словно собиралась шить платье и прикидывала, идет ли ей эта расцветка. Потом посмотрела на Глеба через полиэтиленовую пленку и с сомнением сказала, что на этом вряд ли можно летать.
Глеб поплевал на горячий утюг и спросил:
— Ты думаешь возвращаться в школу?
Лилька вызывающе прищурилась:
— Что, уже узнали? Навели справки?
— Никуда она не денется, — вмешался я.
— Да идите вы все! — Лилька повернулась и ушла.
— Мужики вы, мужики! — укоризненно сказала Люба. — Человек переживает. Тут душевная деликатность нужна. А вы как лесорубы.
Она увела Лильку в служебную комнатку за стеллажами, а через час позвала нас пить чай. На столе стояли чашки, сахарница, чайничек для заварки. Лилька сидела в уголке старого кожаного дивана, лицо ее было заревано, губы некрасиво припухли. Отворачиваясь от меня и Глеба, на вопросы отвечала Любе.
