‑ Извини, ‑ бормочет он.
За что он просит прощения? За то, что задал неуместный вопрос или что я убила Ано? Пек Ракова была другая: она имела хоть какое‑то понятие о приличиях.
‑ Та землянка, целительница, говорила, что за мной должен наблюдать лекарь, который знает, что делать при новом припадке. Ты это знаешь, Пек Уолтерс?
‑ Да.
‑ Ты будешь за мной наблюдать?
‑ Буду. ‑ Он уже и так внимательно за мной наблюдает. Я трогаю свою голову: она обмотана тряпкой. Боль становится нестерпимой. Я отнимаю от головы руку, липкую от крови.
‑ А что взамен? ‑ спрашиваю я.
‑ Как ты платишь Пек Факар за защиту?
А он смышленее, чем мне казалось!
‑ С тобой я этим поделиться не смогу.
‑ Тогда расскажешь мне о Мире.
Я киваю: обычная просьба землянина. Как я уже говорила, они просят очевидных сведений. Я перестаю видеть столовую. Свет меркнет.
Пек Факар все это не нравится. Но я как раз передала ей оружие, принесенное "кузеном". В камере под койкой я оставляю записки для тюремной администрации. Пока заключенные во дворе, ‑ а мы торчим там каждый день, независимо от погоды, ‑ под койкой появляется то, о чем я прошу. Пек Факар требовала любое оружие, но я не ожидала, что это будет оружие землян. Теперь в тюрьме есть человек с пистолетом. Понятно: всем наплевать, что мы, нереальные, сотворим друг с другом ‑ хоть перебьем. Больше стрелять все равно не в кого: вокруг только те, кто и так умер.
‑ Без Пек Уолтерса я откину копыта, ‑ внушаю я хмурой Пек Факар. ‑ Он владеет особым земным методом, останавливающим припадок.
Она грозно смотрит на меня. Но как бы она ни сердилась, никто, даже те, кто потерян для реальности, не в силах отрицать, что у инопланетян есть свои тайные знания. Да и раны у меня самые настоящие: кровь, повязка на голове, заплывший левый глаз, содранная кожа на левой щеке, синяя рука. Она поглаживает земное оружие ‑ скучную стальную машинку.
‑ Ладно, можешь держать землянина при себе, если он согласится. Только зачем ему соглашаться?
Я со значением улыбаюсь. Пек Факар никогда не клюет на лесть, потому что любовь к лести ‑ признак слабости. Но она понимает мою улыбку ‑ или воображает, что понимает. Я пригрозила землянину, что она его не пощадит, и теперь вся тюрьма знает, что ее власть распространяется не только на соплеменников, но и на чужаков. Она по‑прежнему хмурится, но уже не столь зловеще.
Потом начинаются мои беседы с землянином.
Разговаривать с Кэррилом Пек Уолтерсом, значит, поминутно испытывать замешательство и отчаяние. Он сидит напротив меня в столовой или в тюремном дворе и прилюдно скребет у себя в голове. Когда у него хорошее настроение, он издает ртом отвратительные свистящие звуки. Он затрагивает темы, которые могут обсуждать только очень близкие люди: состояние его кожи (она усеяна странными бурыми шишками) и легких (забитых мокротой). Он ужасный невежа: не знает, что приличная беседа начинается с обсуждения цветов. Говорить с ним ‑ все равно что беседовать с ребенком, способным, правда, ни с того ни с сего перейти к обсуждению конструкции велосипеда или постулатов права.
‑ Вы считаете, что личность значит очень мало, а группа ‑ все, заявляет он.
Мы сидим во дворе, под каменной стеной, чуть в стороне от остальных заключенных. Некоторые из них посматривают на нас исподтишка, другие таращатся в открытую. Я сержусь. Я вообще часто сержусь на Пек Уолтерса. Все развивается не так, как я рассчитывала.
‑ Что за чушь! Личность имеет в Мире огромное значение! Мы по‑настоящему заботимся друг о друге, и никто не остается за пределами нашей общей реальности.
‑ Точно! ‑ соглашается Пек Уолтерс, только что научившийся от меня этому слову. ‑ Вы так заботитесь о других, что никто не может остаться наедине со своими мыслями и чувствами. Один ‑ это плохо. Действовать в одиночку ‑ плохо. Реальность ‑ только совместная.
‑ Конечно! ‑ подтверждаю я. Неужели он настолько глуп? ‑ Реальность всегда общая. Существует ли звезда, чей свет доступен лишь одному глазу?
Он улыбается и произносит что‑то на своем языке. Заметив, что я не понимаю, он повторяет то же самое:
‑ В лесу падает дерево. Рухнул ли дуб, если этого никто не видел?
