Кроме того, Директория не смогла удержать Италию, завоеванную Бонапартом, что вызвало огромное недовольство среди лионских промышленников, шелковых фабрикантов и французских купцов. Деньги же, которые Бонапарт присылал в Париж из Италии в
1796 — 1797 годах, в большинстве случаев были разграблены чиновниками и спекулянтами, которые обкрадывали казну при попустительстве Директории. Когда же французские войска потерпели серьезное поражение от войск Суворова, и теперь угроза представлялась непосредственно французским границам, от Директории окончательно отвернулись все слои населения.
На армию надеяться не приходилось. Там давно вспоминали о Бонапарте, воевавшем в Египте. Солдаты открыто жаловались на голод и воровство. Они говорили, что их зря гонят на убой.
Вновь оживилось движение роялистов в Вандее, а вожди шуанов — Жорж Кадудаль, Фротте, Ларошжаклен — грозили начать восстание в Бретани и Нормандии. Доходило до того, что роялисты кричали на улицах: «Да здравствует Суворов! Долой республику!» Даже когда осенью 1799 года Массена разбил в Швейцарии, недалеко от Цюриха, русскую армию Корсакова, этот успех не помог Директории в восстановлении престижа.
Директория не имела перспектив. За несколько месяцев она отдала неприятелю то, что десятком побед в сражениях завоевывал Бонапарт и другие французские военачальники.
Судьба Директории была предрешена.
21 вандемьера (13 октября) 1799 года Директория уведомила «с удовольствием» Совет пятисот, что генерал Бонапарт вернулся во Францию и высадился у Фре-жюса. Собрание народных представителей стоя приветствовало это сообщение. Заседание тут же было прервано, и депутаты вышли на улицу. Столица ликовала в театрах, в салонах, на улицах и площадях произносилось имя Бонапарта.
Население Юга оказывало генералу невиданную встречу. Повсюду вдоль его пути в Париж крестьяне выходили из деревень, городские депутации представлялись Бонапарту. Его приветствовали как лучшего генерала республики. Он и вообразить не мог такой внезапно грандиозной встречи. В Париже, как только была получена весть о высадке Бонапарта, войска гарнизона столицы вышли на улицу и с музыкой прошли по городу. Никто после не мог объяснить точно, кто дал приказ об этом.
24 вандемьера (16 октября) генерал Бонапарт прибыл в Париж. До падения Директории оставалось три недели, но ни Баррас, ни все остальные не подозревали, что развязка так близка. Проезд Бонапарта по
Франции показал, что народ видит в нем спасителя. Повсюду были торжественные встречи, восторженные речи, манифестации. Офицеры и солдаты восторженно приветствовали своего любимого полководца.
Гарнизон Парижа также с восторгом приветствовал Бонапарта, который вернулся с лаврами завоевателя Египта и победителя турецкой армии. Наполеон почувствовал опору и в высших кругах общества. Он увидел, что к Директории все относятся враждебно. Буржуазия и ее вожди видели в Бонапарте того человека, который может устранить опасность как справа, так и слева.
Лишь два человека среди директоров представляли реальную силу — Сиейес и Баррас. Сиейес был известен своей брошюрой, в которой он провозглашал необходимость третьего сословия. Он был и оставался представителем и идеологом французской крупной буржуазии. На возвращение Бонапарта он смотрел с надеждой. «Нам нужна шпага», — говорил он. Он наивно полагал, что Бонапарт будет всего только «шпагой», а устанавливать режим будет он — Сиейес.
Баррас, конечно, был умнее Сиейеса. Он прекрасно знал, кто его ненавидит, и не давал никому пощады, понимая, что сам не получит ее ни от роялистов, ни от якобинцев, если они победят. К его сожалению, Бонапарт явился из Египта живым. Баррас понимал, что молодой генерал не собирается больше подчиняться Директории. Поэтому он сам часто бывал у Бонапарта в эти дни и посылал к нему для переговоров своих людей, чтобы обеспечить себе в будущем более-менее приличный пост.
Но, по-видимому, он в своих стараниях перегнул палку: Наполеон вскоре решил, что Баррас невозможен. Он понимал, что умные, смелые и тонкие политики ему нужны, и Баррас был одним из таких людей. Пренебрегать им было жалко, но Баррас сам себя сделал невозможным: его все ненавидели и презирали. Не прошли даром беззастенчивое воровство, взяточничество, коррупция, аферы с поставщиками и спекулянтами, постоянные кутежи на глазах у голодавших плебейских масс. Все это сделало имя Барраса символом разложения и порочности режима Директории.
