— Как же, держи карман шире! — лукаво откликнулся старик.
Переезд остался далеко позади, когда дед придержал коня и постепенно перевел его на шаг.
Желая доставить приятное вознице, Виктор похвалил коня.
— Свой?
— Был свой, колхозный, значит. А теперь у нас ничего своего нет, все чужое. Э-эх!
Дед покрутил головой и умолк. Заговорил опять, когда впереди показалось село Бармашово.
— Вам, хлопцы, к нам в село не след подаваться. У нас и староста, и полицай. Злющие, как гадючки. А дорога на Ново-Александровку вот, — и указал кнутовищем влево.
Дни сменялись ночами, ночи — днями, а мы все шли на север, к Черкассам. Большие людные села и города обходили стороной, ночевали в стогах соломы, в заброшенных клунях. Менялись названия сел, мелькали перед глазами хаты то ослепительно белые в лучах полуденного солнца, то залитые охрой и суриком под вечер. А за окнами хат — лица. Разные лица. Добрые, внимательные, настороженные, пугливые, злые. По-разному и встречали нас. Одни приглашали сами, усаживали за стол, делились последним, не отпускали с пустыми руками. Другие, опасливо озираясь по сторонам, торопливо совали хлеб и тут же захлопывали двери. Третьи на просьбу пустить в дом отвечали: «Бог подаст». А случалось, что, постучав в калитку, мы слышали в ответ только собачий лай.
Разные люди попадались на пути. Были и такие, от встречи с которыми горько становилось на душе. Чаще всего возмущался и негодовал Виктор.
— Кулачье недобитое! — ругался он, наткнувшись на «Бог подаст» или заливистый лай цепного кобеля. — Сколько еще зверья по углам прячется!
Минула неделя. Мы обросли, обтрепались, стали донимать вши. Нужно было срочно приводить себя в порядок. Начали присматриваться, где бы осесть дня на два. За Новым Бугом вновь пересекли железную дорогу и оказались в Николаевке. Село было небольшое, тихое, и мы решили попытать счастья. Не раздумывая, постучали в крайнюю хату.
Дверь открыла пожилая женщина. По ее приветливому, я бы сказал, домашнему виду и ласковым карим глазам поняли — адресом не ошиблись.
— Заходьте, заходьте, хлопцы, — быстро заговорила она. — Зараз обидать будем.
Мы вошли в горницу.
— Таня! — позвала женщина.
— Да, маму.
Из другой комнаты появилась красивая девушка.
— Да, маму, — повторила она, быстро оглядев нас.
— Танюша, нагодуй хлопцев!
— Зараз, маму.
— А вы сидайте, — и хозяйка жестом пригласила к столу.
Таня достала из печки чугунок, налила в большую миску нестерпимо горячих щей, принесла хлеб и ложки.
— Наш Василь тоже из плену утек и домой воротился… — ни к кому не обращаясь, сказала она и потупилась.
Мы трое переглянулись и вопросительно уставились на девушку. Таня рассказала, что ее брат был заместителем командира роты, но в первых же боях попал в плен.
— А чем он занимается теперь? — спросил Виктор.
— Его назначили старостой…
— Старостой? Командира Крайней Армии!
— Об этом не знают.
Виктор помолчал. Потом резко отшвырнул от себя ложку, поднялся.
— Спасибо вам с мамашей за гостеприимство. Больше нам нечего здесь делать. Айда, ребята!
— Останьтесь, хлопцы, — горячо заговорила Таня. — Он у нас хороший. Живет не с нами, а у жинки своей, Маруси. Да и какой он староста! Так просто…
— Чего ерепенишься, Виктор? — рассердился Вязанкин. — Зря девушку обидел. Брат — взрослый человек, она за него не ответчица.
— Может быть, от старосты у него только одно звание? — поддержал я Василия.
Девушка одарила благодарным взглядом меня и Вязанкина.
— Ничего, Таня! Он у нас парень горячий, — кивнул я на Клементьева, — но отходчивый…
После обеда хозяйка протопила кизяком печь, принесла старую одежонку, велела нам переодеться.
— Зачем? — спросил Вязанкин.
— Вошей ваших жарить будем, — объяснила женщина. — Мой Василь их тоже принес до дому. Три раза невестка печь топила, все не могла вывести.
— А что, хлопцы, — пошутил Виктор, — может, и нам самим не мешает пожариться в печи.
Хозяйка улыбнулась.
— Веселые хлопцы. Дай вам бог счастья!
— Ну, на бога-то мы не очень надеемся, мамаша, — промолвил Виктор, стягивая верхнюю рубаху. — А самое заветное сейчас для нас счастье — быстрее фронт перейти, до своих добраться.
