Но все проходит; еще один роман спустя я женился, а там вышла замуж и она. Вышла за красавца, альпиниста и, как все почтительно добавляли, подающего большие надежды археолога. Я увидел его опять-таки в одном из наших турпоходов. Он был высокий, широкоплечий, смотрелись они хорошо, и я порадовался за нее.
Радовался и наш туристический вождь – как отец, удачно просватавший любимую дочку. Он любовался даже не столько на нее, сколько на него – на идеальную пригнанность его туристского снаряжения, занимавшего в системе ценностей нашего командора важное место. Он не мог нарадоваться на правильный, «абалаковский», рюкзак, непритязательный с виду, из простой, защитного цвета ткани, но вместительный, со множеством кармашков и ремешков и оптимальной для распределения веса конструкцией. Когда после очередного привала он подал истошную команду «Вздрючиваться!» и тот первым уверенно вскинул рюкзак на плечи, я перехватил любовный взгляд командора: его глаза как бы на ножках высунулись из орбит, и в ответ на мой немой вопрос он, не отрывая глаз от красавца-археолога, восхищенно прошептал:
– Как рюкзак уложил!..
– Вот, в сущности, и вся моя история, – заключил дядя. – В ней нет никакой драмы, никаких ваших сюжетных выкрутасов, зато все истинная правда, до последнего кармашка и ремешка. Любопытно было бы, конечно, узнать, как сложилась жизнь моей кавалерист-девицы в дальнейшем, но, уехав, я начисто потерял ее из виду и, думаю, правильно сделал. Все хорошо, что хорошо – или хоть как-нибудь – кончается.
III
История, рассказанная дядей, не произвела на меня особого впечатления, да и нисколько не показалась бунинской, чего я ему говорить, разумеется, не стал. По возвращении из Франции я не думал распространяться о ней или разыскивать ее героиню.
Тем более что через какое-то время у меня начались проблемы с сердцем. Знакомые порекомендовали видного кардиолога, я начал у него лечиться и некоторое время полежал в его клинике. Мы продолжали видеться и после моей выписки. Он оказался милейшим человеком – добрым, интеллигентным и по иронии судьбы совершенно неискушенным в делах сердечных. Однажды он сказал, что хочет поговорить со мной по душам – поделиться чем-то мучительным, и даже лучше, что я человек более или менее посторонний, – тем легче ему будет открыться. Вот что он рассказал.
– С полгода назад к нам поступила на работу интересная молодая врачиха и сразу привлекла мое внимание – стройная, спортивная, с большими, выразительными, немного затуманенными глазами. Вы могли ее видеть, когда лежали у нас.
Он назвал фамилию, имя и отчество, и я ее вспомнил. Вспомнил и – каким-то внутренним зрением – «узнал». Но виду не подал, только кивнул, дескать, ясно, о ком речь.
– Я был разведен, она замужем, – продолжал он, явно волнуясь, – но, как она мне объяснила, ее семейная жизнь с некоторых пор клонилась к разводу, так что нашему взаимному влечению ничто не мешало. Все же меня грызло чувство вины перед ее мужем, да и хотелось получше понять женщину, с которой я начал связывать серьезные жизненные планы.
Она без стеснения рассказала мне, что после перестройки профессия ее мужа, археолога, потеряла былую престижность, он оказался не способен вписаться в предлагаемые обстоятельства и все больше опускается как человек и как мужчина. Все ему безразлично, и что́ происходит в ее жизни, занимает его очень мало. «Впрочем, – любит он повторять, – врачи всегда востребованы, и в этом дивном новом мире ты уж как-нибудь не пропадешь».
Таким образом наши отношения продолжались – естественно, на моей территории. Какие-то тревожные сигналы с ее семейного фронта иногда доносились, но не слишком меня беспокоили. Я полностью доверился ее оценке ситуации, и однажды, по ее настоятельному приглашению, согласился, вопреки своим правилам, зайти к ней – она сказала, что муж в экспедиции. Мы поднялись по лестнице, и она отперла дверь.
Он висел посреди комнаты. Очень, я бы сказал, внятно висел. Будучи альпинистом, он не допустил никаких просчетов, у самоубийц нередких, – поверьте, я таких случаев перевидал немало, – репшнуром распорядился превосходно и был, как мы тут же констатировали, бесспорно и окончательно мертв. От него слегка пахло алкоголем; полупустая бутылка с аккуратно завинченной пробкой стояла на столе.
