— Нет.
— И зависимость — штука нужная. Стабилизирует повседневность. Важна не она сама как состояние, а то, от чего зависим. Любовь, дружба, материнство, отцовство, работа с людьми — это тоже зависимость. Но разве мы ее проклинаем?
— Наоборот, добиваемся.
— Вот видите. Идите же, наконец, сюда, пожалейте собак.
Катя направилась к арке, совершенно успокоившись. Лихо у доктора получалось убеждать. Анна Юльевна всегда читала лекции. С ней хотелось спорить и ругаться, просто назло ее уму и логике. А эта будто толкала в узкий коридор и усмешливо ждала, когда ты покажешься из единственного выхода.
Они уселись на неудобный брус для дрессировки собак, выкрашенный темно-зеленой краской. Журавлик и Мики гонялись друг за другом неподалеку.
— Скажите, что утром вы шутили про возраст, — попросила Катя. — Я не в состоянии вообразить вас у пластического хирурга. Вы такая естественная.
— Правильно мыслите, девушка, — одобрила Ксения Ивановна. — У меня плоские скулы. Поэтому жирок на щеках равномерный, лицо круглое. Отсюда и моложавость. Мама постарела в шестьдесят пять, бабушка в семьдесят. Выглядели как девочки, ну, после пятидесяти — как девочки с легкого бодуна. И потом сразу обрели внешность на свои годы. Обе на даче за лето. Мама расстроилась. Бабушка, помнится, радовалась: «Наконец-то. Так надоела эта свежая морда при том, что ноги уже шаркают». Нетипично для женщины?
— Конечно. Подруга моей мамы, как только ей стукнуло пятьдесят пять, добавила себе еще десять лет. И знакомых попросила ее не выдавать. Дескать, все равно впереди только старость, а так хоть удивлять буду. До сих пор слышит: «Невероятно! Вы открыли секрет вечной молодости?»
Они помолчали без неловкости, смакуя новые образы. Доктор не торопилась, но Катя чувствовала, что она куда-то спешит. Так культурный человек, шагая по асфальту, особенным взглядом смотрит на газон: рвани напрямик, путь сократился бы вдвое, но нельзя. И Трифонова по широте души помогла:
— Сюда вот-вот нагрянут полуночники? А вы собирались разговаривать наедине?
— Да, Екатерина, спасибо за чуткость. Можно было не ставить вас в известность… Это неожиданное соседство… Увидели бы и увидели, без комментариев… Но тогда и вам не грех делиться впечатлениями в клинике…
— А когда грех? — не вынесла ее нерешительности медсестра.
— Когда я очень попрошу вас не делать этого. И разъясню ситуацию. Я живу в этом дворе, в этом доме… И он тоже. То есть мы вместе живем. У меня. Я-то свободна. А он женат. Собирается разводиться. Иногда нас можно наблюдать в обнимку. Даже целующимися на улице. Но мы любим друг друга. Сейчас такой период… Отсутствия самоконтроля…
— Так флаг вам в руки, — хихикнула Катя. — Черт, который принес нас с Журавликом в это место, для вас не опасен. Я никому никогда не проболтаюсь о том, что физиотерапевт может обниматься и целоваться не в спальне при задернутых шторах. Или у нас в частной лавочке драконовские законы? Только врачам нельзя? А среднему персоналу?
— Живая реакция. Добрая. Но, Екатерина, вам надо было спросить, кто он.
— И кто? Владелец клиники?
— Нет, так низко я еще не пала. Доктор Серегин.
— Что? Наш Серегин?
— Именно. Послушайте, мне известно, что в вашем отделении сестры относятся к мужчинам-хирургам как к коллективной собственности. Ревнуете к чужим медичкам, сами не посягаете… В отечественных больницах так же. Но там служебный роман — не повод для увольнения. А здесь… Я решилась объясниться с вами, Екатерина, потому что вы вменяемы и честны. Мне кажется, если быть с вами искренней, не предадите. Или ошибаюсь? Тогда воля ваша, сразу отправляйтесь делиться новостью. Я не буду ничего рассказывать.
У Кати щипало в глазах и носу с момента произнесения фамилии боготворимого человека. Ненавидеть Ксению Ивановну сильнее, чем она, было трудно. Значит, в ординаторской она кокетничала с ним, пытаясь блистать талантами на фоне серенькой Ирины Леонидовны. Обычно больных возили в физиотерапевтическое отделение в креслах-каталках. Дань мировой практике: ко времени этих процедур они уже и сами могли туда наперегонки бежать. В исключительных случаях привычно звали Ирину Леонидовну. И вдруг Ксении Ивановне повезло. Вдохновенно продемонстрировала себя любовнику в деле, гадина. И ее, доверчивую Трифонову, обаяла и вызвала сюда по необходимости. Явится со своей дворнягой, увидит их с Серегиным и растреплет всем. Любовь любовью, а безработица безработицей. Что творится-то, а? Она же его чуть ли не на десять лет старше. Симпатичная баба, глазищи голубые, худенькая, только не красавица. Черты лица аккуратные, но эти самые молодящие щеки издали кажутся одутловатыми. Вблизи, правда, ничего. Зато ростом маловата. Если на то пошло, в смысле развод хирурга с законной супругой неизбежен, Катя лучше. Один недостаток — у нее нет квартиры, где поссорившийся с женой мужчина спрячется, а потом останется совсем. «Как вменяемая и честная, я обязана тебе сказать: „Пошла вон! Ищи себе шестидесятилетних, маньячка. Тоже думаешь, что в сорок пять баба ягодка опять? Согревает пословица? Только это последнее бешенство матки перед климаксом. Год-два, и нет твоей сексуальности. Возраст, дорогуша, возраст“», — думала медсестра, кусая губы.
