«Я одинаково люблю доктора и театр, — удивленно говорила сама себе Катя. — Разве такое бывает?» Было. Всякий, кто приезжает в столицу, сам себе назначает ритуал, после которого осознает, что отныне он — ее часть. Одним достаточно постоять на Красной площади, другим увидеть вблизи знаменитость, третьим обозреть пространство с Воробьевых гор, четвертым разок станцевать в ночном клубе. Трифоновой же, чтобы назвать город своим, хотелось побывать во всех его театрах. Когда она подростком воевала с родней, чудилось, ничегошеньки эти темные скучные люди ей не дали. Но стоило рвануть в Москву, как упруго натянувшиеся большие и с треском рвущиеся маленькие корни определили, чья она. Прежде всего, мамина. Та и отпустила ее со словами: «Как у тебя пойдет, наладится ли, время покажет. Но хоть в настоящий театр сходишь, уже не зря моталась».
Казалось бы, отдала трудовую в поликлинике, швырнула сумку в общаге и несись за билетом, пока родительские деньги целы. Но Катя почему-то робела. В нарядную московскую церковь решилась зайти лоб перекрестить, к иконе приложиться, свечки поставить — бабушка велела. А открыть театральную дверь — нет. Душа зябла, как только приближалась. Думала, что же я вот так просто окажусь в маминой мечте? Надо сначала преуспеть, дать ей на дорогу туда-обратно, и вместе… Строптивица раз десять пожалела, что проговорилась в самом начале Анне Юльевне. Ровно столько Клунина ее приглашала за годы работы:
— Кать, ты еще не созрела? Это же легко. Идем!
— Дорого, — отбивалась медсестра.
— Всем дорого. Пенсионеры и студенты месяцами копят. Семейные люди, которым нужно сразу три-четыре билета, тоже. Ничего особенного. Я, как москвичка, обязана тебя сводить. Выбирай театр, знакомься с репертуаром. Премьеры не обещаю, первого ряда тоже. Но любой зал с детства знаю как свои пять пальцев. Так что и с недорогого места все увидим и услышим. Давай, щепетильная, я тебе культпоходы на день рождения и новый год буду дарить.
— Мне не в чем.
— А ты полагаешь, что туда нынче в вечерних туалетах ходят? Сапоги на туфли зимой меняют? Нет, давно уже нет. Удручает, но облегчает первое свидание с храмом искусства. Хотя, если честно, топить стали кое-как. В большинстве театров просто-напросто холодно. И потом, у тебя есть то самое маленькое черное платье, которое Шанель придумала для работающих женщин.
— У меня? От Шанель? Вы что, доктор, издеваетесь?
— Не от Шанель, Екатерина. Любое простое черное, которое перед выходом в люди облагораживают шарфиком, украшениями…
Ликбезом о платьишке-выручалочке настойчивость Анны Юльевны и кончалась.
С Голубевым Катя в театр пошла бы. Пусть все думают, что она его младшая дочь или старшая внучка, наплевать. Но духу не хватило признаться, что еще ни разу там не была. Особенно после историй с записной книжкой. Все, кто был в ней упомянут, наверняка подобно Клуниной «любой зал с детства знали как свои пять пальцев». Когда выяснилось, что эти люди никогда не существовали, Катя мысленно обвинила Андрея Валерьяновича еще и в том, что он разлучил ее с театром.
И, только отсидевшись за закрытой дверью снятого жилья и получив несколько зарплат в клинике, Трифонова решила: «Пора. Иду сама. Одна». Свидетели позора ей нужны не были. В чем он мог заключаться, она представления не имела, но отчего-то была уверена, что ничего хорошего от вылазки ждать нельзя. Возле касс расфуфыренных умничающих театралов не было. Женщина в окошке с доброжелательной улыбкой пододвинула к его краю дешевый билет и забыла смерить Катю ненавидящим взглядом. Милая старушка на входе, оторвав контроль, не спросила: «Зачем приперлась?» Рамка металлоискателя не отреагировала гнусным писком. Более того, в фойе обнаружилось много ровесниц, которые явились без сопровождающих в неказистых офисных брючках и джемперочках. Это не мешало им улыбаться, болтать по телефону или разглядывать фотографии актеров. Люди постарше выглядели еще скромнее. Дамы скрывали крой и материю последней четверти двадцатого века разными паланкинами и не думали комплексовать. Катя уроки, заданные обстоятельствами, учила. Поэтому надела то черное платье, которое советовала Анна Юльевна. С бусами — мама отдала свои, из натуральной бирюзы: «На выход, доченька, они такие симпатичные». И оказалась почти самой нарядной. Катя оправдывалась перед родителями: «На выходные билетов не купишь, а в будни я не успеваю с работы». И думала, что это правда. На самом деле третий звонок дали на полчаса позже. Какой-то мужчина за Катиной спиной похвалил: «Молодцы, ждут народ, учитывают пробки». «Уже везде так, — ответил женский голос. — Новостройки все дальше. На метро, знаете ли, тоже не быстро, смотря откуда едешь». Действительно, именно в эти тридцать бонусных минут полупустой зал наполнился.
