Голые стены новой квартиры глубоко огорчили Некрасова. Тут же было решено украсить интерьер своими рисунками и собственноручно расписанными тарелками. А рисовал он действительно очень занятные вещицы.
Первым делом скопировал пером рисунок Рембрандта, подделал его подпись и представил, так сказать, на мой суд: ничего, а?
Ничего, похвалил я, только зачем слепо копировать гения? Надо бы вставить в рисунок свой штришок или, скажем, персонаж. Или дату изменить. В.П. согласился и пририсовал в облаках свой профиль.
– Вот сейчас получилось совсем удачно! – предложил Вика свою оценку творчества, и я не возражал.
Длинношеий Чехов под Модильяни или автопортрет в камуфляжных штанах и со стаканом «Московской» среди пикассовских авиньонских дев… Танец, как у Матисса, а красный Вика с оттопыренными ушами в центре хоровода, с батареей бутылочек рядышком и выглядит абсолютно свежим и трезвым… Автопортрет в стиле кубизма тоже получился интересно.
Но вершиной я считаю автопортрет под Юрия Анненкова. Все охают и ахают, мол, как здорово. И таки – да, здорово! Подписан рисунок «Ю.А. 1981». Редко кто обращает внимание на дату, Анненков ведь умер в год приезда В.П. в Париж, в семьдесят четвёртом. Благоговейно спрашивают, когда же Виктор Платонович, мол, позировал художнику. Я торжествую…
История переезда Некрасова в ближайший парижский пригород Ванв, как говорится, поучительна и проста.
В шестнадцатиэтажном доме на втором этаже жили наши новые друзья Юра и Наташа Филиппенко. Мы с Милой жили здесь же, на седьмом этаже. Внезапно Филиппенко переехали, а свою квартиру предложили снять Некрасову. Везение действительно сказочное – мы с родителями в одном доме!
Но в глазах квартирной хозяйки писатель, да ещё и русский, съёмщик несолидный. Я же был служащим с постоянной зарплатой и хозяйке подошёл. Вот мы и переселились с седьмого этажа на второй, а в нашу старую квартиру въехали наши старики – здесь хозяин был покладистее.
Приехав куда-нибудь, даже в гостиницу, Некрасов первым делом принимался фотографировать изоконные виды.
В Ванве всё бы хорошо, но очень огорчал вид из окна – какие-то брандмауэры, безрадостные дворы, пожарные лестницы. Вожделенных парижских крыш и близко нет. Но зато возвышается шпиль церкви тринадцатого века и видно небо над Парижем…
Теперь мы могли видеться хоть каждый день, утром и вечером! Ведь до этого приезжали к родителям лишь в выходные дни. Да и то когда выкраивали время.
Из Ванва на метро до самого центра Парижа – площади Согласия – было двадцать минут. Ещё меньше затрачивалось до любимого некрасовского кафе «Эскуриал».
А сам городок всем давно нравился – старинная церковь Сен-Реми и маленькая, как зеленый сквер, наша площадь Кеннеди. Тут же ухоженный английский парк, с громадной магнолией у входа.
Два кафе – «Централь» и «Всё к лучшему».
Булочная, гастрономчик, сапожник, три аптеки, три банка, шесть магазинчиков готового платья с увековеченной торговой точкой «Сапёрлипопет», торгующей модным женским бельём. Газетный киоск, цветочная лавка, автомастерская и магазин радиотоваров. Узенькие улочки вокруг и разнокалиберные дома.
Вот только наш дом выглядел совсем уж заурядно – современная коробка из бетона, с жалкими покушениями на модерн шестидесятых годов. Зато у подножья – живописный садик, газончик, родник питает озерцо у подъезда, кусты роз и чистота. И главное – келейная тишина! После дьявольского рёва мотоциклов на улице Лабрюйер у нас тишайшая гавань, слышно, как в парке покрякивают утки в пруду.
Очень быстро всей округе – спасибо нашему консьержу! – стало известно, что новый жилец – заметная персона, русский писатель, и по телевизору его показывали, и дважды приходили газетчики. В местной газете были опубликованы два подвала «Русские пришли!» с фотографией писателя, смотрящего на клумбу, якобы в раздумьи.
