Был 1973 год. Уже несколько дней подряд Геннадий Шпаликов повадился приходить к Некрасову ранним утром, часам к шести.
Гена тогда не пил, жил в киевской гостинице, не мог спать и писал стихи. Вернее, переписывал уже написанные, чтоб скрасить одиночество и доставить приятное своему другу Вике. Потом приносил исписанные листочки и клочочки бумаги и подсовывал их под дверь. По утрам Некрасов первым делом шёл к входной двери и радостно объявлял: «Генка опять приходил!» Поднимал с пола листок со стихами, звал меня в кабинет почитать с выражением. Какой талант, причмокивал, какой молодец!
За завтраком Гена пил только пустой кофе, отказываясь от приготовленных мамой оладий или сырников. Был мало похож на молодого симпатягу с фотографии времён фильма «Мне двадцать лет», висящей у Некрасова в кабинете. Одутловатое лицо, некрасивые липкие волосы, дрожащие руки, пот на лбу. Вид нездоровый.
Не улыбался, ходил по пятам за Некрасовым, подробно говорил о новом фильме. Он приехал в Киев пробивать свой сценарий о суворовцах. Рассказывал многие истории о своей учёбе в Киевском суворовском училище.
Через несколько дней Гена отошёл душой, шутил с Вадиком и Милой, а на мою просьбу спеть однажды согласился не ломаясь. Некрасов живо приволок магнитофон, Гену усадили поудобней, Вадик устроился напротив и уставился ему в рот, а Милу попросили выйти в коридор, чтоб не отвлекать исполнителя женской красотой.
Отстукивая рукой такт по столу, Гена куражливо запел свою знаменитую песенку:
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут…
– Так у тебя песня не получается! – сказал Некрасов. – Попробуй спеть нормальным голосом. Не кривляйся!
Гена радостно улыбнулся, как-то просветлённо закивал, мол, конечно, можно спеть и серьёзно… И снова запел, и получилось прекрасно, и он записал другие песни, и радовался, когда Некрасов ему аплодировал в дверях кухни, и позировал, обняв Вадика и меня за плечи, а писатель щёлкнул нас несколько раз…
Листочки, исписанные карандашными строками, лежали в отдельной папочке. Некрасов принёс мне пачечку этих обрывков, клочков и салфеток, покрытых стихами. Разглаживал бумажки, без особого труда разбирая почерк.
– Надо перепечатать, – сказал. – Напечатаем моего Генку в «Новом русском слове», я договорюсь с Седыхом…
А через месяц после публикации в «НРС» Некрасов с ликованием потрясал номером «Советского экрана» с подборкой уже других стихов Гены.
– Смотри, Витька, переплюнули мы их, успели первыми! – радовался по-ребячьи Вика.
Да и мне было приятно…
К вечеру Вика позвал меня в кабинет и поделился новостью. Встретил он русского букиниста, тот обещал завтра прийти и показать свои сокровища. Откуда я знаю, сколько стоит, пожал плечами В.П. Наверное, недорого, не будет же этот книжник, человек молодой и начитанный, непомерно ломить цену!
Книжник оказался действительно молодым и речистым, жуком советского замеса, с манерами вокзального соблазнителя. Из огромной сумки выложил товар – издания первой эмиграции, воспоминания, сборники и монографии.
Мы листали, поглаживали и чуть ли не обнюхивали эти редкости. И тут В.П. как бы мяукнул, так странно, что я встрепенулся. Писатель наш был душевно сражён. Держал пачку номеров «Жар-птицы», прекрасного двухмесячного журнала, издаваемого в начале двадцатых годов в Берлине. Художественное издательство А.Э. Когана «Русское искусство», прямо-таки застонал В.П. Смотри: Лукомский, Судейкин, Григорьев… Боже, какие иллюстрации! «Дориан Грей» Аронсона! Билибин, Шагал, Сорин…
Конечно, поддакивал молодой жук, это настоящий антиквариат, он сам выложил на это немалые бабки, но в хорошие руки он отдаст всё со скидкой, без всякого навара для себя. Двести франков номер, сказал он. Я пискляво хахакнул.
Громадная сумма получалась, но В.П. уже пошёл за чековой книжкой, дал жуку чек и ушел с журналами в кабинет. Жук быстренько растворился. С той поры у писателя появилась на первый взгляд богатая мысль: собирать все старые эмигрантские журналы и книги. Через пару лет, погрязнув в книжной мешанине, Вика образумится и прекратит захламлять квартиру, как говорила Мила.
