— Такая крошка и уже в очках, ай-ай-ай!
— Очень много читает, — пожаловалась ее мать.
— А что ты читаешь? — спросил кюре.
— Сказки, — сказала девочка.
— И какая же тебе больше всего понравилась?
— О гаммельнском крысолове.
— Как можно давать такую сказку ребенку? — возмутился кюре. — А если у девочки развитое воображение? Если она увидит этот кошмар во сне?
— Пустяки, — равнодушно сказала дама, — прочтет — забудет.
От кюре с девочкой отвлекла мое внимание Ирина.
— Поменяемся местами, — предложила она, — пусть этот тип смотрит мне в затылок.
Я оглянулся и увидел человека с усами-стрелочками, знакомство с которым, и, должно быть, не очень приятное знакомство, скрыл от меня портье. Усач как-то уж очень пристально смотрел на Ирину.
— Тебе везет, — усмехнулся я. — Тоже старый знакомый?
— Такой же, как и лорд за конторкой. В первый раз вижу.
Тут к нам подсел журналист из Брюсселя — я видел его на пресс-конференции. Он уже неделю жил в отеле и со всеми раскланивался.
— Кто этот тип? — спросил я его, указывая на усача.
— Ланге, — поморщился бельгиец, — Герман Ланге из Западной Германии. Кажется, у него адвокатская контора в Дюссельдорфе. Малоприятная личность. А рядом, не за табльдотом, а за соседним столиком, обратите внимание на человека с дергающимся лицом и руками. Европейская знаменитость, итальянец Каррези, модный кинорежиссер и муж Виолетты Чекки. Ее здесь нет, она сейчас заканчивает съемки в Палермо. Говорят, он готовит для нее сенсационнейший боевик по собственному сценарию. Вариации на исторические темы: плащ и шпага. Кстати, его визави с черной повязкой на глазу тоже знаменитость, и в этом же духе: Гастон Монжюссо, первая шпага Франции…
Он еще долго перечислял нам присутствующих в зале, называя по именам и сообщая подробности, о которых мы тотчас же забывали. Только принесенный официантами ужин заставил его умолкнуть. Впрочем, неизвестно почему, вдруг замолчали все. Странная тишина наступила в зале, слышалось только позвякивание ножей и посуды. Я взглянул на Ирину. Она ела тоже молча и как-то лениво, неохотно, полузакрыв глаза.
— Что с тобой? — спросил я.
— Спать хочется, — сказала она, подавляя зевок, — и голова болит. Я не буду ждать сладкого.
Она поднялась и ушла. За ней встали и другие. Зернов помолчал и сказал, что он, пожалуй, тоже пойдет: надо прочитать материалы к докладу. Ушел и бельгиец. Вскоре ресторан совсем опустел, только официанты бродили кругом, как сонные мухи.
— Почему такое повальное бегство? — спросил я одного из них.
— Непонятная сонливость, мсье. А вы разве ничего не чувствуете? Говорят, атмосферное давление резко переменилось. Будет гроза, наверно.
И он прошел, сонно передвигая ноги.
— Ты не боишься грозы? — спросил я Мартина.
— На земле нет, — засмеялся он.
— Поглядим, что такое ночной Париж?
— А что со светом? — вдруг спросил он.
Свет действительно словно померк или, вернее, приобрел какой-то мутный красноватый оттенок.
— Непонятно.
— Красный туман в Сэнд-Сити. Читал письмо?
— Думаешь, опять они? Чушь.
— А вдруг спикировали?
— Обязательно на Париж и обязательно на этот заштатный отель?
— Кто знает? — вздохнул Мартин.
— Пошли на улицу, — предложил я.
Когда мы проходили мимо конторки портье, я вдруг заметил, что она выглядела раньше как-то иначе. И все кругом словно переменилось: другие портьеры, абажур вместо люстры, зеркало, которого прежде не было. Я сказал об этом Мартину; он равнодушно отмахнулся:
— Не помню. Не выдумывай.
Я взглянул на портье и еще более удивился: то был другой человек. Похожий, даже очень похожий, но не тот. Гораздо моложе, без проплешин на голове и в полосатом фартуке, которого раньше на нем я не видел. Может быть, прежнего портье сменил на дежурстве его сын?
— Идем, идем, — торопил Мартин.
— Куда вы, мсье? — остановил нас портье. В голосе его, как мне показалось, прозвучала тревога.
— А не все ли вам равно, портье? — ответил я по-английски: пусть проникается уважением.
Но он не проникся, сказал встревоженно:
— Комендантский час, мсье. Нельзя. Вы рискуете.
— Что он, с ума сошел? — толкнул я Мартина.
— Плюнь, — сказал тот. — Пошли.
