«Так-так-та-ак!» — Егор поднялся, заходил по кабинету, бросился к телефону, попросив проходную. Ответил Лукич.
— Товарищ Зеленый?
— Так точно, он самый слушает! — гаркнул Лукич.
— Воробьев, ОГПУ, скажи-ка, ты говорил о нашем разговоре кому-нибудь? — спросил Егор.
— Как можно, коли вы приказали?! — заголосил Лукич.
— Тихо! — оборвал его Егор. — Значит, никому?
— Так точно, никому! — выпалил Лукич.
— Ну и хорошо, — сказал Егор. — А кто-нибудь спрашивал?
— Спрашивали… — начал было Лукич, но Егор его оборвал.
— Напиши, кто и о чем, на бумаге, понял?
— Понял! — гаркнул Лукич.
— Все! — Егор бросил трубку, подкрутил фитиль у лампы.
Зазвонил телефон, снова звонила Катя, спросила о пожаре. Голос звучал взволнованно, и Воробьев, услышав его, потеплел и неожиданно для себя, проговорил:
— Я рад, что ты позвонила!..
— Правда?! — выкрикнула Катя.
— Да… — уже более сдержанно сказал Егор.
— Берегите себя, товарищ Воробьев, до завтра! — крикнула Катя и повесила трубку.
Егор поднялся, покрутил головой, прошелся по кабинету. Вернулся Миков.
— Ну что? — Егор бросился к нему. — Узнал?
— Да, — Миков сел на стул. — Звонили с вокзала…
— Так-так-та-ак! — загорелся Егор, кинулся за папиросами.
— Звонили из комнаты милиции, — упавшим голосом доложил Миков.
— Вот оно что… Ошибки нет?
— Нет, — ответил Миков.
Невысокий, плотный, с крепкой головой и короткой шеей на широких борцовских плечах, Петр Миков внушал уважение не только всем своим видом, но и поступками.
— Остается только узнать, как Левшин проник в комнату Рогова, если последний сегодня на дежурстве и обязан там находиться либо запирать ее, когда выходит… — вздохнул Миков.
— Может быть, послать экспертов? Отпечатки пальцев на трубке должны остаться, — предложил Егор.
— Отпечатки есть, но Рогова, — усмехнулся Миков.
— Ты так в этом уверен? — удивился Егор.
— Мы имеем дело с опытным врагом, а уж предусмотреть такую мелочь… — Миков махнул рукой. — Левшин прекрасно понимает, что мы узнаем, откуда был звонок, и выйдем на Рогова… — Миков вдруг задумался. — Я не удивлюсь, если найду у Рогова нож! — проговорил он.
— Ты думаешь, он уже успел его подбросить?.. — удивился Егор.
— Да! Именно это Левшин и сделал!.. — маленькие, глубоко посаженные глазки Микова загорелись. — Виден почерк Левшина! Поначалу он фабриковал дело Бугрова — Русанова. Потом приехал Ларьев, его отверг. Нашли Русанова, все провалилось. Но!.. Левшин знает: мы ищем преступника. Ищем долго, упорно, мы в тупике! И начинает постепенно готовить для нас Рогова. И вдруг проверка его! Он ошеломлен, сбит с толку, где провал?! Я сегодня наблюдал: он не выходил от себя часа четыре. Проверил все концы и, видимо, понял, что мы пошли напрямик, стали искать человека умного, сумевшего бы организовать такое дело. И вышли в одной из догадок на него. Но улик у нас нет, иначе бы мы давно его взяли. А тут провалили и пустячное опознание. Значит, надо действовать активнее. Если я прав, а я почти уверен в этом — нож, которым убили Русанова, в столе у Рогова. Поеду съезжу за экспертами и туда! — Миков поднялся. — Можно?
— Поезжай! — одобрил его Егор.
Миков уехал, а Воробьев только покрутил головой.
— Так-так-та-ак! — пробормотал он, дивясь не столько хитроумию Левшина, сколько неотразимой логике Микова.
Пламя лампы несколько раз качнулось, размыв на стене тень Егора. Хлопнула входная дверь, Егор вздрогнул, прислушался. На всякий случай вытащил из стола наган, положил на стол. Незнакомец загремел кружкой бачка, налил воды, напился, шумно вздохнул. По вздоху Егор узнал Сергеева. Но когда он вошел, Егор поразился его виду. Лицо было в саже, черное, рубаха разорвана, прогорела в нескольких местах и кожаная куртка.
— Здравия желаю! — угрюмо сказал он.
— Здравствуй, Василий Ильич, — вздохнул Егор.
— Смотрю, свет, зашел… — он замолчал, опустив голову и, глядя в пол, вдруг заговорил: — Не поверишь, в гибели Бугрова свою вину чую!.. Это же надо так кому-то все было закрутить… Бегал сегодня по огню да одно думал: вот, кабы и мне сгореть в огне, как Бугров! А вышел, глянул в глаза Нины Васильевны, и так резануло болью, что чуть сознание не потерял. Хорошо, хоть стыд остался, не конченый, видно, еще человек, одно теперь утешение…
