— Четыре раза, — напомнила Полли.
— Спасибо. Спасибо. Спасибо. Спасибо.
— Неправильно. Чему только тебя в твоей Марлеции учили? Ты кому свое спасибо говоришь? Мне или этому столику? Еще раз.
— Спасибо, Полли. Спасибо, Полли. Спасибо, Полли. Спасибо, Полли.
— Молодец.
— А что мне за это будет?
— За что — за это?
— За то, что я — молодец.
— Ах, за это… ну-у-у… например, я не стану бить тебя тряпкой? Пойдет?
— Всего-то!
— Это не так мало, как кажется. Знаешь, какая у меня рука тяжелая?
— Полли…
— Да?
— Хочешь, я тебя читать научу?
— Так ведь я умею немного. Если большими буквами.
— А я много научу. И всякими буквами. И большими и маленькими… Ты даже представить себе не можешь, сколько здесь, в этих самых книгах, всякого интересного понаписано.
— А ты расскажи мне.
— Я тебе лучше почитаю, хочешь?
— Спрашиваешь! Конечно, хочу!
— "В одном царстве, тридевятом государстве, жил да был…"
— Какая здоровская сказка…
— Ну еще бы. А теперь я покажу тебе маленькие буковки.
— Думаешь, у меня получится их запомнить?
— Знаю, что получится.
— И я научусь читать?
— Да. И сможешь сама прочесть "Удивительные деяния и события глубокой древности". И кучу других книг.
— Тогда я буду должна тебе еще одно спасибо.
— Не только мне.
— А кому еще?
— Книжке, по которой мы будем учиться, столику, на котором она будет лежать, и тому мудрецу, который придумал буквы и научил всех остальных.
— Я обязательно скажу им всем спасибо. Можешь не сомневаться.
— Даже и не думал. А теперь смотри…
— Ого! Хью! Привет! — навстречу Шарцу направлялся герцогский конюх Джонни, детинушка столь огромный, что смело мог бы носить своих подопечных коней, просто положив их за пазуху.
— Ничего себе "Джонни"! — вслух удивился Шарц, впервые завидев конюха. — Да ведь если такого Джонни напополам развалить, а половинки еще раз напополам, так даже и тогда получатся четыре Джона — а никак не четыре Джонни.
Удивление приняли за шутку. Ну ведь и правда же, Хью, — он кто? Шут. Так ему, значит, и положено шутки шутить да насмешки строить. А удивляться ему никак не полагается. Где это слыхано, чтоб шуты чему удивлялись? Для них, известное дело, ничего святого нет. А шутка очень даже ничего себе. Вовсе даже забавное дело дразнить огромного добродушного парня:
— Эй, Четыре Джона, одного из вас к герцогу кличут — вот только запамятовал, которого! Или:
— Эй, Четыре Джона! Ты лошадей уже поил? А навоз чистил? Да? Так поди помойся, дурень, а то трех Джонов ты, похоже, вымыл, а от сапог четвертого, сдается, слегка навозом припахивает!
Вскоре шутка окончательно превратилась в прозвище.
Джонни никогда не обижался на развеселые подначки, а самим прозвищем вроде бы даже гордился. Во всяком случае, тех, кто теперь пытались называть его по-старому просто Джонни, он вежливо, но твердо поправлял, напоминая, как именно его зовут, — отныне и пока конюшня стоит.
— Что я слышу, Хью! — продолжал тем временем Четыре Джона. — Говорят, ты этого мерзявку Томаса отмутузил?
— Было дело! — ухмыльнулся Шарц.
— Так это же здорово! — душевно обрадовался конюх. — Говорят, поганец до нашей Полли лапки свои лягушачьи протянул, а ты его так вздул, что больше и не надо, верно?
— Верно, — кивнул Шарц. — Во всяком случае, добавки он просить не стал. Так что, думаю, ему хватило.
— За это надо выпить! — решительно отметил конюх. — У меня пиво есть. Пойдем?
— Пойдем.
— Этот самый Томас — гад известный, — повествовал Четыре Джона, размахивая полупустой пивной кружкой. — Ко мне тут, понимаешь, аж три девицы бегают. Как звать, уж прости, не скажу — честь дамы, она и в конюшне должна строго блюстись. Вот.
— А как же иначе, — поддакнул Шарц.
— Девицы ж, они как и лошади… ласки требуют, — продолжал Четыре Джона. — К ласке тянутся. К пониманию, опять же… Их понимать нужно. Вот. А Томас этот… позор естества какой-то… и грубиян настоящий! Пришел как-то ко мне и говорит, гад, я тебе, мол, вина принесу хорошего, с герцогского стола, значит, и еды какой-то… заморской, чтоб у него руки отсохли, у ворюги, а ты, говорит, со мной девицами поделишься — подглядел, мол, как они ко мне шастают. Ну я ему и говорю, значит, чтоб он шел отсюда, пока еще на ногах стоит, да не приходил больше, а то я его ненароком могу в нужнике утопить, с подтиркой перепутав. А что до вина, так не нищий, сам купить могу! Слава богу, не блюдья лизать обучен. Ремесло имею. Так ему и сказал. И чтоб даже не мыслил, что я ему за какое-то вино, да еще и краденое, своих подружек продавал! Они мне, между прочим, и не принадлежат даже. Их воля — сюда бегать. А он — пошел вон! Сам вор — и меня в воры запрягать?! Он тогда аж позеленел от злости, но ушел сразу. А потом как-то жду подружек, а их все нет, я вышел, иду, слышу — писк какой-то, возня в потемках, смотрю, этот поганец моей Элли руку вывернул и под юбкой шарит, а Марта с Джесси его от нее оторвать пытаются. Тут я ему и врезал. Подошел и врезал. Так дал, что он от меня через весь двор летел, аккурат до нужника того… Жаль, не долетел немного.! Слабовато я его. Побоялся насовсем убить. А он — ничего, живой. Девчонок моих больше не трогал, правда. Зато мне вредить повадился. И не явно, а тайком. То в кашу наплюет, то в мед соли насыплет.
