«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана - страница 25
Пауль, я догадываюсь, какую трудную пору ты пережил, но догадываешься ли ты, что произошло здесь, со мной, — в этом я порой сомневаюсь. Я и Клаусу не все смогла рассказать, это было невозможно.
А еще эти нагрузки, Франкфурт, работа днем и ночью несколько недель подряд, ведение хозяйства на два дома, без прислуги, все сошлось вместе так, что хуже не бывает, — я порой удивляюсь, что еще держусь на ногах. Дальше так невозможно, и как только закончится семестр, мы уедем в деревню, в Южную Швейцарию или Северную Италию, насовсем, — если только удастся до того времени продержаться.
А еще впереди Рождество. В Каринтию я не поеду, нужно работать, праздника у меня не будет. Сегодня во второй половине дня я написала Жизели — не осложняй ее жизнь, будьте счастливы, и у вас есть Эрик, я часто думаю о нем и о том, что он есть на свете.
Ингеборг.
157. Ингеборг Бахман — Паулю Целану
19.02.1960
Февраль 1960 года Цюрих
Дорогой Пауль!
После всего, что случилось, я считаю, что для нас больше не существует никакого продолжения. Для меня оно теперь невозможно[117].
Мне очень трудно говорить об этом.
Желаю тебе всего доброго.
Ингеборг.
159. Пауль Целан — Ингеборг Бахман
/Poincaré 39–63 /[118]
Париж, 19 мая 1960 года
Я пишу тебе, Ингеборг.
Ты еще помнишь, что я сказал, когда видел тебя в последний раз, два года назад, в Париже, в такси перед твоим отъездом?
Я это помню, Ингеборг.
«Не растрачивай себя в авантюрах, Ингеборг», — вот что я тогда сказал.
Ты растратила себя в авантюрах — а что ты этого даже не понимаешь, как раз и является… доказательством.
Всем, кто так охотно клевещет на меня, ты веришь на слово; а моего мнения даже не спрашиваешь. Всё, что обо мне налгали[119], для тебя имеет силу свидетельства. Меня же самого ты не воспринимаешь всерьез, не хочешь всерьез признавать, не хочешь ни о чем спрашивать.
Ингеборг, на чьей же ты стороне? Приходит такой вот Блёкер, приходит осквернитель могил, я пишу тебе, в отчаянье, а у тебя не находится для меня ни словечка, ни звука: ты уезжаешь на литературные чтения. (Но когда речь заходит о какой-то литературной премии, ты пишешь мне сразу же, «во вторник ночью»[120].)
И потом вдруг — а я ведь далеко не все перечислил — я получаю письмо, где «после всего, что произошло»[121], ты выражаешь дружеские чувства ко мне…
Тебе не стыдно, Ингеборг?
Я пишу тебе, Ингеборг.
Пишу, среди прочего, и потому, что должен сказать тебе: 24-го я еду в Цюрих, чтобы увидеться с Нелли Закс[122].
Я знаю, ты будешь встречать ее в аэропорту. Я охотно составил бы тебе компанию — но был вынужден сказать Нелли Закс, что меня такой возможности лишили.
Если ты, тем не менее, считаешь такое возможным, то скажи об этом Нелли Закс прямо сейчас и, пожалуйста, поставь в известность меня. Нелли Закс наверняка этому обрадуется.
Если ты хочешь, чтобы мы с тобой поговорили, сообщи мне, пожалуйста, и об этом.
Я не особенно хорошо о тебе высказывался, Ингеборг, в эти последние месяцы — если ты хоть на минуту опять станешь самой собой, ты поймешь, как и почему это получилось.
И — пожалуйста —: Не спрашивай сейчас, прежде чем отвечать или не отвечать мне, совета