Мы столкнулись с треском и разошлись. Мне давно уже не лезли в горло его деликатесы, и я искал предлог отказаться. Теперь предлог был. Всякие отношения были прерваны, и я замолчал. Раньше я молчал в кабинете и говорил в камере. Теперь по иронии судьбы все стало наоборот. А в камере было теперь две камеры – без перегородки. Несколько раз пытался он вызвать меня на откровенный разговор, объяснить, в чем он был неправ, взывал к моей еврейской солидарности. Но мне было так хорошо в моей внутренней эмиграции, что никакие шпроты не могли бы вытряхнуть меня оттуда.
А через несколько недель наступила разрядка. Его убрали из камеры. Уже стоя со своим туго набитым матрасником возле открытой двери камеры, он протянул мне руку.
– Прости, если что было не так. Просидеть вместе в камере почти полгода непросто. Всякое бывает. Ты уж не поминай лихом…
Поколебавшись, я молча подал руку, но не пожал. Дверь закрылась за Израилем Натановичем.
Когда через многие месяцы, уже после суда, я окажусь в одной камере с Левой Ягманом и расскажу ему про Израиля Натановича, он сразу же скажет мне:
– Это была подсадка под тебя.
– Ты так думаешь, Лева?
– Не думаю, уверен.
А между тем кончалась осень. 31 октября выпал первый снег. Я гулял в своем узком деревянном дворике и смотрел, как белый снег с голубоватым отливом легким пухом ложится на двойную решетку, закрывающую дворик сверху.
Вечером родится:
"Белый снег пушистый
Весело кружится
И на землю плавно
Падает, ложится.
Эти строчки крепко
В памяти засели,
Как кусочки ваты
В новогодней ели.
И сегодня тоже
Белый снег кружится,
Но на землю плавно
Он уж не ложится;
Голубые соты
Властною рукою
Сказочный волшебник
Выткал надо мною.
Я смотрю сквозь соты
На кусочек неба:
Много ль человеку
Надо, кроме хлеба?
Надо, чтоб снежинки
Весело кружились
И всегда на землю,
Падая, ложились…
Выпал снег и стаял. А потом выпал и остался. И мы сразу поняли, что нам больше не нужны их карандаши и их бумага. Но и надзиратели были дошлые – выводя нас с прогулочного дворика, они тщательно стирали надписи на снегу.
Однажды попался мне ленивый надзиратель. Он стер все слово кроме восклицательного знака в конце. Второй раз поднимать ногу ему было лень, и я, войдя в прогулочный дворик, сразу увидел этот восклицательный знак. И он стоял слева от стертого слова.
Спасибо тебе, безымянный товарищ, что хотел подбодрить меня на родном нам обоим языке…
ПРОСТОЙ СОВЕТСКИЙ АНТИСОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК
Мавр сделал свое дело и ушел. Но свято место пусто не бывает. Я не успел насладиться одиночеством, как дверь снова отворилась и вошел мой очередной сокамерник. Скорее, не вошел – почти вполз, ибо он с трудом волочил свои изуродованные ноги. Поставив палочку, на которую опирался, в угол, он дотащился до свободной койки и сел, тяжело дыша. Надзиратель внес вслед за ним его личные вещи, постель и запер дверь с той стороны.
Пока человек переводил дыхание, я наблюдал за ним. Примерно одногодок с Израилем Натановичем. Моего роста. Коренастый. Умные серые глаза. Гладкая кожа лица. Брюшко еще не успел проесть.
Наконец он отдышался и сказал:
– Меня зовут Константин Петрович. А вас?
– Меня зовут Гилель.
– Ох, не запомнить мне будет. Гилель… Даже сравнить не с чем. Может быть, можно просто… Гриша, например.
– Нет, зачем же… Ведь я же запомнил ваше имя.
– Ну ладно. Значит как его… Ги… Ги… Снова забыл.
– Ги-лель. Был такой мудрый ученый у древних евреев. Это имя пошло от него.
Константин Петрович достал ложку, неуклюже повернулся на койке и выцарапал на стене слово "Гилель". Как раз на границе, где кончается краска и начинается побелка.
Константин Петрович… Константин Петрович… За что же ты сидишь, Константин Петрович? На уголовника ты, вроде, не смахиваешь. Для диссидента ты слишком стар, да и опять же рационален ты больно для диссидента: сразу же нашел способ как записать мое имя, чтобы не забыть. Националистом ты быть не можешь. На иностранца не похож…
И вдруг другая мысль обожгла меня, и я сразу же почувствовал, что догадался. Из газет мне было известно, что в декабре в трибунале Ленинградского военного округа должно было состояться слушание дела пяти членов специальной зондеркоманды, охранявшей штаб 18-й немецкой армии в Красном Селе под Ленинградом
