Время итогов - страница 27

Но все, что бы я ни писал, ни приносил в редакции газет и журналов, все возвращалось. И я понял — нельзя быть одному. Надо было искать какой-то выход из своей творческой изолированности. И я пошел в литературный кружок при Дворце культуры имени Первой пятилетки. Руководителем там был Илья Александрович Иволгин, человек доброго сердца и большой любви к литературе.

На занятиях кружка мы разбирали творчество своих товарищей. Среди них были начинающие поэты и прозаики.

Обсуждали и мои стихи. «Над болотом вьются стаей чибиса, плач тоскливый рвется громко в небеса. Я стою задумчив и угрюм. Предо мною моря шум» — вот такие и ему подобные. Причем сам читать не мог, — проклятое заиканье не оставляло меня в минуты сильного волнения. А тут я волновался, еще бы — читать свои стихи публично! Поэтому читал один кружковец, с завыванием, кривляясь под общий смех кружковцев, на что ему грозил пальцем Иволгин, но шутливо, и сам смеялся. Конечно, разнос был основательный.

читал свои стихи Федор Алексеев, здоровый парень, работавший в Гостином дворе упаковщиком при магазине лаков и красок. Случалось, я приходил к нему после работы, и он вел меня внутрь двора, к пивному ларьку, и там мы ели горячие сардельки с горчицей и запивали их пивом. Читали свои стихи. Однажды я прочитал «Сердце ивы»:

Когда я прочитал его Федору, то он тут же принял решение — идти нам в «Резец». Ему тоже кое-что найдется показать. И мы пошли. Нам почему-то думалось, что тут же и начнется с нами беседа, но оказалось, что литконсультант бывает только раз в неделю, по средам «от» и «до», и что мы должны оставить свои стихи завредакциой, она передаст литконсультанту, и только потом он нас примет.

Томительны были дни ожидания. Чего только я не передумал, о чем не перемечтал. И всякий раз мои мечты сходились на том, что литконсультант поздравляет меня с отличными стихами, пророчит большое будущее и куда-то ведет за руку.

Литконсультантом оказался поэт Всеволод Рождественский. Нет, он не поздравил меня и не взял за руку. А только указал на то, что «река» и «кряква» не рифмы и что надо быть к себе требовательнее. И попросил принести побольше стихов, потому что по одному трудно сказать что-либо определенное. С Федором разговор был совсем короткий, видимо, девушка из «отдела беллетристики» не произвела на Рождественского никакого впечатления.

В дальнейшем я хорошо узнал Всеволода Александровича, очень тактичного, мягкого, высокообразованного человека. Конечно, он никак не мог обидеть Федора, но, видимо, это четверостишие, — кроме этого стихотворения Федор ничего не принес в «Резец», — привело Рождественского в полное недоумение.

Я принес ему еще несколько стихотворений, но принял меня другой консультант. Если память не изменяет — Владимирский. Он был суров и раздражителен.

— Ну, что это такое, — говорил он, — «По реке растянулися мели и ракушками дно золотят». Мель, она и есть мель, и никак не может ракушкой золотить дно. Чепуха какая-то! Нельзя так. Нельзя!

Но мне нравились эти строчки, к тому же я знал, что мель — это не всегда часть дна, выползшая из воды. И в воде бывает мель. И решил показать Рождественскому, — он куда-то на время уезжал.

Всеволод Александрович умилился этими же самыми строчками.

— «По реке растянулися мели и ракушками дно золотят...» Хорошо. Очень хорошо... В сожалению, кроме этих двух строчек, ничего больше хорошего-то в стихотворении и нет...

Но такие «приговоры» как-то мало огорчали. Казалось бы, я несколько должен был быть подыспорчен тем, что меня печатали, хвалили и что мне надо бы дальше печататься, но нет, не было таких поползновений. Достаточно было и того, что мы встречались на занятиях литкружка, читали друг другу, а тут еще публичные выступления, от которых отказываться жаль, и я стал внушать себе, что я не заикаюсь, что я не буду заикаться, и ведь на самом-то деле я не заикался ни дома, ни на работе, говорил нормально, так почему же я должен заикаться в других случаях. И добился своего, стал выступать с чтением своих стихов с эстрады. Принимал участие в Десятой олимпиаде художественной самодеятельности ленинградских профсоюзов, читая стихи в ЦПКО имени С. М. Кирова, там же читал и позднее.