Время и комната - страница 40

и поздно вернулись, те уже спят без задних ног. Я не ездила. Вся группа перессорилась вдрызг. Я целый день сижу в тени, где хоть немного обдает прохладой. Слушать, как жены кричат на своих мужей… Один за другим теряют лицо. Мужчины орут на своих жен даже посреди пустыни. Я в дополнительных мероприятиях не участвую, я за это не платила. (Пьет минеральную воду.) Жадность, зависть, безразличие, стяжательство и слепое рвение — вот страсти нашей туристской группы. И алкоголизм тоже. Ты, Фридер, забываешь упомянуть, что логически с этим связано: различие между обеспеченными, которые имеют буквально все, и менее обеспеченными, которые пользуются минимальной программой и не могут позволить себе «дополнительных мероприятий». И говорят в группе тоже о чем-то важном. Вроде как те двое на террасе. Не всегда, правда, услышишь столь отточенную речь. Да и говорят они о других проблемах. О, эти низкие голоса, сохрани меня, Господи! Кругом черт знает что. И у меня уже годы — годы! — разлад, невезение, ложь, любовные шашни моего Пауля в Саарбрюккене^>{15}. Живем фактически в разводе. А потом встречаются мужчины вроде Фридера и не-Фридера. Какая дружба! Какая логика! И какие голоса! Так очень быстро поумнеешь. Слышите? Опять начинается. Фридер говорит что-то о «юдоли печали…».. Прекрасно. Восхитительно. (Напевает.) «Юдоль земная, юдоль печали». С ума сойти. Снова не-Фридер (быстро повторяет за ним): «Земля плодоносит». Или «земля едва носит»? «Человек теряет образ человеческий». Так что же: земля «плодоносит» или «едва носит»? «Постой, — говорит Фридер, — давай обсудим подробнее». Так-так. Так что же, «плодоносит» или «едва носит»? Мало сказали. И опять молчат. Что-то о человеке, который потерял то ли фотокарточку, то ли лицо. Не разобрать. Но, кажется, не было сказано ничего важного. Ну, потерял человек свою фотокарточку. Да! Чуть не узнала, как зовут не-Фридера. «Постой», — сказал Фридер и назвал его по имени. Вертится на языке… Герд… Берт… Фред. Черт, с крючка сорвалось! Еще одиннадцать дней в Агадире. (Громко поет.) «Юдоль земная, юдоль печали…». Два мужика. С ума сойти. Ходят туда-сюда, туда-сюда. Шаги, я сказала бы, тяжелые. Мужчины явно в зрелом возрасте. В модельных ботинках на кожаной подошве. Кожа шуршит по песку и цементу, вес солидный. Это тебе не какие-нибудь сандалеты или плетеные туфли из соломки. Наверное, в светлых вечерних костюмах: один — в кремовом, другой — сиреневом. Галстуки цвета бордо, воротнички под узлом расстегнуты. Для такой-то глотки, с таким-то голосом! Слышно, как шелестит тонкое полотно брюк. Один позвякивает в кармане зажигалкой и монетами. Скорее всего, это делает не-Фридер, когда думает. Босс Фридер не нуждается в бренчании, чтобы думать. Ах, как я хотела бы быть Фридером или не-Фридером и шагать в ногу, рядом с Фридером и не-Фридером… Нет, нет. Ничего я не хочу. Кто я такая, чтобы хотеть. Мне достаточно послушать, как разговаривают счастливые люди. Ну, говорите же что-нибудь, мои неразлучные сказочные голоса!.. Один день в Марракеше обошелся бы мне в сто сорок две марки, да еще посещение рынка. Без покупок в Марракеш и ездить незачем. А подаяния многочисленным нищим? Фрукты, напитки, обед где-нибудь в харчевне? Нет, ехать в автобусе в таком пекле — этого я не переношу. Сиди, обливайся потом и дрожи от страха, остановят или не остановят, если начнет тошнить. К тому же мы все в группе разругались насмерть, буквально все… Опять! Фридер! (Поднялась с места, пытаясь лучше расслышать.) Что? Что? (Увлеченная голосом, делает два шага в направлении террасы.) Да!.. Да!.. Бой-ся… бой-ся… бой-ся… (Говорит с пафосом.) «Человек покинет эту землю и бросит свои дела. После него почва покраснеет от стыдливости и плодородия. Сады и поля завладеют пустыми городами. Антилопы поселятся в комнатах, а ветер будет нежно листать страницы раскрытых книг. Земля обезлюдеет и расцветет. Закованная надежда, освобожденная от всяческих пороков, воскреснет и проявит себя в самосозерцании. Море не будет качать корабли, на землю не ступит ничья нога и ветер будет шелестеть лишь головками цветов. И так будет продолжаться тысяча двести шестьдесят дней…»