Из заднего портала быстро выкатываются сходни прямо в центр мужского собрания. Три фрагментарные женщины, беспокойно оглядываясь, будто телохранительницы, меняясь местами, окружают царицу, шагающую столь же стремительно.
Пенелопа. Чего ты хочешь? Ты в своем уме? Зовешь к убийству? Я не ослышалась? Хочешь угробить сына, а мать заманить в свою постель? Да, тебя имею я в виду, жалкий трус. Не прячься, шутовская рожа. Я знаю, все мужчины тут дрожат перед тобой. Мол, самый умный ты в совете. Что за чушь. Ты клеветник. Как мужчина весишь ты не больше перепелиного яйца. Сына моего захотел убить? Скорей я собственной рукой тебе отрежу кривой твой член и в задницу немытую твою запихну! Я покажу тебе, Антиной, грязная кишка, кому ж как не тебе всех подстрекать!.. Забыл ты, что твой отец когда-то беженцем сюда явился? Бежал от своего народа. Они хотели разорвать его в клочья, феспроты>{86}, наши союзники. Мой Одиссей остановил их. А ты? Влезаешь в дом героя, кутишь напропалую, волочишься за его женой и отпрыска его собираешься зарезать. Оставь злодейский план и подозрительные разговоры. Тебе приказываю я. Ты прикажи другим.
Евримах. Многоразумная, возлюбленная Пенелопа! Успокойся. Такого человека нет и быть не может, и никогда земля такого не родит, который тронул хотя бы волосок на Телемаха голове. Доколе не слепцом хожу по этой я земле. О, еще я помню, как меня, мальчишку нежного, сажал на колени к себе великий градоразрушитель, Одиссей, и в ручки отбивную мне совал. И потому Телемах для меня — любимейший из всех мужей. Ни один жених на него не поднимет руку. Лишь Бог осмелился бы вред причинить ему.
Пенелопа. Что мне сказать в ответ на клятвы верности пуховки? Ври, да не завирайся, ты, болтун.
Пенелопа удаляется на отъезжающих назад сходнях.
Амфином. Зрелище — ну прямо ужас! Так растолстеть, творец небесный, бедра — как бочонки! Каким экзаменом жестоким был этот вид!
Элат. Так выглядеть не может моя будущая госпожа. Только не моя! Это была не Пенелопа.
Амфином. Каждый знает, что она в последний год изрядно располнела.
Многие из женихов. Я — нет.
Амфином. Слухов было хоть отбавляй. Служанки жаловались часто, что царица от ее противоестественного воздержанья постепенно увядает.
Ктесипп. Воздержанья? Сдается, по ночам ее седлает сущий демон.
Евриад. «О, этот бренный символ чистой девы! Что за испорченная до основанья непорочность!..». Други, но только не этот подхалимский тон! Вы видели всего лишь бабу, которую всегда хотели б видеть во хмелю, властительницу с райски жирным задом и языком, что без костей, царицу-развратницу с роскошным телом, тут грудь — коровье вымя, там бедра — как бочонки, детали вы частенько вертели на вашем вертеле.
Амфимедон. Евриад, как известно, предпочтенье отдает мускулистой молодежи. Сначала он на Телемаха влезет, потом уж и на трон.
Демоптолем. Евриад помолвку справит с Пенелопой и руки попросит Телемаха.
Евриад. Я царского дома друг! С младых ногтей. Я и сегодня вижу царицу такой же благородной, какая она есть. И вижу из почтенья, любви и верности вассала. А не из обжорства и сладострастья: бесформенным жирным бурдюком. Я не потерплю насмешек, оскорбительных для чести.
2
Пустой зал поутру. Телемах сидит на своем раскрытом чемодане, рассматривая подарки из Пилоса, платье Елены, кубок Менелая и т. д.
На заднем плане распахивается большая дверь. В утренних лучах является Одиссей в блестящем панцире.
Телемах. Ты бог? О, пощади. Не наказывай меня. Я жертву принесу тебе, как подобает.
Одиссей. Нет, Телемах. Перед тобой любимый твой отец. Не надо удивляться и задавать вопросы. Другого Одиссея ты больше никогда не встретишь. Вот я, как есть, вернулся после бесконечных страданий и вечных странствий на двадцатом году к себе домой.
Телемах. И все ж я удивлен… Я думаю, меня слепит мираж.
Одиссей. Ты удивлен. Я вижу. Нет ликованья на твоем лице. Видать, ты не надеялся уж больше свидеться с отцом.
Телемах. Я из Пилоса, с утренней прохладой только что назад вернулся из долгой бессмысленной дороги. Расспрашивал Атридов, спутников былых, без устали искал известий о тебе, чтобы увериться, наконец…
