— Кто обратит внимание на какого-то землянина среди десяти миллиардов подобных? — огрызнулся Дэвид. — На новой планете — на Раме — человек может быть самим собой. Там эти дурацкие родовые различия не будут иметь никакого значения.
— Места достаточно и здесь, — сказал Магнус. — Мальчиком ты, помнится, никогда не жаловался, что на Скьюле слишком много народу.
— И я бы создал здесь семью с какой-нибудь неграмотной толстомордой торговкой рыбой, зато прекрасной христианкой, которую ты бы мне выбрал, и всю свою жизнь взращивал новых слуг для Протектората.
Дэвид выпалил эти слова, прежде чем успел подумать, и теперь в каком-то смятении ожидал ответной реакции отца. В течение пятнадцати лет из двадцати этот человек выгонял его из дома в любую погоду или без ужина отправлял спать. Он уже вырвался из-под его опеки, избавился от покровительства кого бы то ни было, за исключением сюзеренов с правом контракта и любого генерала, который последним завладеет титулом Регента. Но на деле все было не так просто. Дэвид поежился. Он знал, что сам никогда бы не решился эмигрировать, если бы его несмелое желание не имело поддержки непреклонной воли Тамары, которая мягко подталкивала его к принятию этого решения. Он, вероятно, никогда бы даже не женился на ней, подчинившись нежеланию отца, если бы не согласие на брак — и даже больше, чем согласие — ее отца… Дэвид крепко сжал потрепанные подлокотники кресла.
Магнус вздохнул. Он пошарил по карманам в поисках трубки и кисета.
— Я бы предпочел, чтобы ты остался на Земле, — неожиданно мягко проговорил он. — К тому времени, когда с системы Вашингтона-5584 снимут карантин, я успею умереть.
Дэвид стиснул зубы. «Ах ты, седой старый мошенник, — подумал он, — если ты надеешься подловить меня таким образом…»
— Это вовсе не означает, что ты все свои дни будешь привязан к одному острову, — сказал Магнус. — Почему я истратил сбережения на образование своих сыновей? Чтобы они, окончив Академию, смогли стать космонавтами, кем был когда-то и я, а до меня — мой отец и дед. Земля — это не тюрьма. Вслед за звездолетами земляне могут все дальше и дальше забираться в космос. А что до колоний, так это и есть самое настоящее захолустье. Кто хоть однажды уезжает туда на поселение, никогда сюда не возвращается.
— А что здесь есть такого особенного, к чему возвращаться? — заметил Дэвид. И через минуту добавил, в неуклюжей попытке примирения: — И потом, отец, я — последний. Их всех поглотил космос. Тома убила радиация, Неда подстерег метеорит, Эрик сам стал падающей звездой, а Иан просто не вернулся оттуда, где бы он ни был. Разве ты не хочешь, чтобы наш род не пресекся хотя бы на мне?
— Значит, ты просто трясешься за свою жизнь?
— Нет, погоди! Ты ведь знаешь, насколько опасной может оказаться новая планета. Вот почему первым поселенцам в течение тридцати лет придется жить в условиях абсолютной изоляции. Если ты думаешь, что я…
— Нет, — сказал Магнус. — Нет, ты не трус, Дэйви, когда речь идет о чем-то материальном. Но когда ты имеешь дело с людьми… Я не знаю, какой ты. Ты что, убегаешь от людей, как в свое время пытался убежать от Господа Бога Иеговы? На Раме не так много народу, как на Земле; и нет нужды работать с ними и против них одновременно, как на корабле… Что ж… — Он наклонился вперед; в его пластиковой руке продолжала тлеть трубка. — Ну да, конечно, я хочу, чтобы ты стал космонавтом. Я не могу решать за тебя. Но если бы ты попробовал, хоть раз, чтобы, честно вернувшись, мог сказать мне, что не рожден для звезд и… и пустоты, и неба, окружающего тебя со всех сторон… Ты понимаешь? Вот тогда я дал бы тебе возможность улететь на ту проклятую планету. Но не раньше. Иначе я никогда не смогу узнать, до какой степени я позволил тебе обманываться относительно самого себя.
Он замолчал. В наступившей тишине было слышно только скорбное завывание ветра под крышей и отдаленное ворчание моря.
Наконец Дэвид медленно проговорил:
— Так вот почему ты… да. Это ты предложил мою кандидатуру техну Макларену для участия в той экспедиции к черной звезде?
Магнус кивнул:
