Я кивнул.
– И что было дальше?
– Мы добираемся до туалета, я лелею надежду, что теперь-то она успокоится, но она не успокаивается. Это нехарактерно для нее, но она только плачет, плачет, плачет и не может остановиться. Мне не хотелось этого делать, потому что я считаю, что это неправильно, но я, беспокоясь о других людях в лагере, пригрозил отобрать то, что ей нравится, если она не перестанет плакать. Я говорил очень тихо и очень внятно: «Если ты не перестанешь рыдать, то утром не будешь играть со своей любимой игрушкой». Ну, что-то в этом роде.
– И что, сработало? – поинтересовался я.
– Ничего подобного. Она принялась рыдать еще громче. – Майк пожал плечами. – Тогда я сказал, что если она не успокоится, то на следующий день мы не поедем в заповедник для животных. А она ждала этого целую неделю.
– И?..
– Она заплакала еще горше.
Майк снова плеснул на доску водой, покачал головой.
– Это был я в своем худшем варианте. Не тот, кто я есть как личность, и определенно не тот отец, каким я являюсь на самом деле.
– И что было дальше? – спросил я.
– Я увидел ее.
Я непонимающе посмотрел на него.
– Что ты имеешь в виду?
– Это было мощное сюрреалистическое переживание, словно дар откуда-то. Когда мы добрались до туалета, я усадил Эмму на унитаз. Она была такая усталая, что я боялся, как бы она не упала, поэтому встал перед ней на колени и держал ее. Вот в таком положении мы с ней и были, когда я сказал, что отменю поездку в заповедник.
Но когда я говорил это, кое-что случилось. Я не только произнес эти слова, но и услышал их. Услышал так, будто их говорил кто-то другой. Я был наблюдателем этой сцены, хотя одновременно участвовал в ней. И в этой роли наблюдателя.
Майк на миг умолк; я видел, насколько реальным для него было это воспоминание. Когда он заговорил, у него перехватило горло, и ему пришлось снова ненадолго замолчать. Наконец он поднял на меня взгляд и улыбнулся, справляясь с эмоциями.
– В этой роли наблюдателя я увидел перед собой крохотное человеческое существо. Такое усталое, но такое отважное. Я увидел ее душу, ее дух, почувствовал ту боль, которую она испытывала. Я ощутил ее в своем собственном сердце – в том его месте, о существовании которого и не догадывался раньше. Мое сердце переполнилось настолько, что показалось, оно вот-вот разорвется.
Я кивнул.
– И что ты сделал?
– Я отер слезы с ее щечек, прижал ее головку к своему плечу и сказал, что все хорошо. Сказал, что папочка с ней, что все хорошо, хорошо. И мысленно осознал, каким был глупцом. Я так беспокоился за остальных обитателей кемпинга, что забыл о человечке, который значит для меня в этом мире больше всех. Она обвила ручками мою шею, а я прижал ее к груди со всем состраданием, какое только было во мне. Прошептал на ухо, что люблю ее и счастлив, что она моя дочь.
Майк смахнул с уголка глаза слезу.
– Никогда не забуду это переживание, – добавил он. – До него я считал себя хорошим отцом, но та ночь породила во мне глубокое стремление стать лучше. Всегда бросать себе вызов, чтобы как можно чаще быть на той высоте, на которую я способен.
– Быть и участником, и наблюдателем собственной жизни, – добавил я.
Он кивнул.
– Именно так. Готов ли я хоть на миллисекунду задумываться, прежде чем открою рот? Понимать, каково будет воздействие, особенно в моменты фрустрации или страха? Могу ли я бросить взгляд на момент и увидеть его целиком, в развитии? А потом скорректировать свою роль в нем, потому что имею возможность стать не только участником, но и наблюдателем? – Он улыбнулся. – Это невероятный дар, который вручаешь самому себе. Это осознание, что ты – не твое физическое тело. Ты – это твой дух, который, так уж получилось, в настоящий момент обитает в твоем физическом теле. С этим осознанием значительная часть гнева, тревоги и разочарований просто улетучиваются! И об этом напомнила мне Эмма в ту ночь в кемпинге.
