Он усадил взволнованную девушку в кресло, прошел в переднюю комнату и распахнул дверь.
Тотчас из коридора ступил на порог дедушка Кентл, продолжая петь во весь голос, сообща с теми, кто еще стоял перед домом.
Он вошел, рассеянно кивнул Уайлдиву — рот у него был разинут, лицо сморщено от усилий вывести финальную ноту — и, дотянув ее до конца, сказал с чувством:
— Привет новобрачным, и да благословит вас бог!
— Спасибо, — сухо ответил мрачный как туча У аил див.
По пятам за дедушкой вошли остальные — Фейруэй, Христиан, торфяник Сэм, Хемфри и еще с десяток других. Все улыбались Уайлдиву, а также его столам и стульям, распространяя на них свое доброжелательство к хозяину.
— Эге, миссис Ибрайт раньше нас поспела, — сказал Фейруэй, разглядев ее шляпу сквозь стеклянную перегородку, отделявшую зальцу, куда они все вошли, от задней комнаты, где сидели женщины. — Мы-то, мистер Уайлдив, прямиком пошли, а она по кружной тропке.
— А я и молодой женушки головку вижу, — подхватил дедушка Кентл, поглядев в том же направлении и узнав Томазин, сидевшую рядом с теткой в натянутой и неловкой позе. — Не обыкла еще на новом месте — ну ничего, времени впереди много!
Уайлдив ничего не ответил и, видимо сообразив, что чем раньше приступить к угощенью, тем скорее они уйдут, достал глиняную бутыль, отчего все тотчас повеселели.
— А, вот это, наверно, питье так питье, первый сорт, сразу видно, — с растяжкой вымолвил дедушка Кентл как человек слишком благовоспитанный, чтобы выказывать нетерпение.
— Да, — отвечал Уайлдив. — Это старый мед. Надеюсь, вам понравится.
— Еще бы! — откликнулись гости с той радостной готовностью, которая появляется, когда требования вежливости совпадают с велением сердца. — Лучше старого меда на свете ничего нет.
— А, побей меня бог, конечно, нету, — подтвердил дедушка Кентл. — Одно в нем неладно — больно уж хмельной, нескоро прочухаешься. Ну да завтра воскресенье.
— Я раз выпил, — сказал Христиан, — так такой стал молодец, как солдат бравый!
— И теперь такой же будешь, — снисходительно заметил Уайлдив. — Как, джентльмены, в чарки вам наливать или в стаканы?
— Да коли вы не против, сэр, так лучше бы в кружку, а мы станем друг другу передавать. А то что его по каплям разбрызгивать!
— Ну их, стаканы, — сказал дедушка Кентл. — Скользкие, в руке не удержишь, и на угли нельзя поставить погреть… А без этого какой же вкус, а, верно я говорю, соседи?
— Верно, дедушка, — сказал Сэм, и мед пошел вкруговую.
— Так вот, значит, как, — начал Тимоти Фейруэй, чувствуя обязанность произнести нечто вроде похвального слова. — Теперь, стало быть, вы женатый человек, мистер Уайлдив. Хорошее дело! А уж супруга вам досталась, — прямо скажу, бральянт! Да, — продолжал он, обращаясь к дедушке Кентлу и возвышая голос, чтобы слышно было за перегородкой, — и покойный ее родитель, — тут Тимоти слегка наклонил голову в сторону задней комнаты, где сидели женщины, — честнейший был человек! Чуть услышит про какую-нибудь подлость, так, бывало, вскипит — беда!
— А это очень опасно? — спросил Христиан.
— А музыкант какой! — сказал Сэм. — С ним никто и тягаться не мог. Бывало, идет приходский оркестр в церковь, он впереди всех с кларнетом, и так дудит, словно во всю жизнь ни на чем другом не игрывал. А подойдут к церковным дверям, он сейчас бросит кларнет — и на хоры; ухватит виолончель и давай наяривать, словно век свой ни к чему, кроме виолончели, не притрагивался. Люди, кто в музыке толк знал, даже не верили: «Неужто, говорят, это тот самый, который только что так мастерски на кларнете играл? Быть этого не может!»
— Это и я помню, — сказал торфяник. — Сам дивился, как это один человек, а столько разного в голове держит и даже пальцев никогда не перепутает!
— А еще был случай в Кингсбери… — начал опять Фейруэй, как рудокоп, который готовился вскрыть новое ответвление все той же богатой залежи.
Уайлдив испустил вздох нестерпимой скуки и посмотрел на перегородку.
— Он туда часто хаживал по воскресеньям после обеда, дружок у него там был, Эндри Браун, тамошний кларнетист, тоже хороший человек, а музыкант так себе, пискляво как-то у него получалось…
