— Его еще до нашего зажгли, — продолжал Фейруэй, — а теперь, смотрите, уж все костры погасли, а этому ничего не делается.
— Может, это неспроста, — пробормотал Христиан.
— Что значит — неспроста? — резко сказал Уайлдив.
Но Христиан, будучи в расстройстве чувств, не сумел ответить, и Тимоти пришел ему на помощь.
— Это он, сэр, про ту темноглазку, что там наверху живет, — говорят, она колдунья, только стыдно, по-моему, такую красивую молодую женщину зря порочить, ну, а причудница она, это верно, постоянно что-нибудь этакое чудное выдумывает, вот ему и взбрело в голову, что это она там колдует.
— А я бы с радостью взял ее в жены, кабы согласилась — пусть бы она своими глазищами надо мной колдовала, — отважно заявил дедушка Кентл.
— Ох, не надо так говорить, отец! — взмолился Христиан.
— Одно могу сказать, — кто на ней женится, у того будет в доме картинка, на что полюбоваться, — благодушно заметил Фейруэй, всласть отхлебнув из кружки и отставляя ее на стол.
— Да, и подруга жизни уж больно мудреная, вроде как омут глубокий, добавил Сэм, берясь, в свою очередь, за кружку и допивая то малое, что в ней осталось.
— Ну, соседи, пожалуй, пора и по домам, — сказал Хемфри, обнаружив, что в кружке пусто.
— Ну еще одну песню-то им споем? — сказал дедушка Кентл. — У меня запевок в горле, что у соловушки, так и рвутся наружу!
— Спасибо, дедушка, — сказал Уайлдив. — Но сейчас мы уж не будем вас утруждать. Как-нибудь в другой раз, — когда я созову гостей.
— Э, так я десять новых песен разучу для такого случая! — вскричал дедушка Кентл. — И будьте покойны, мистер Уайлдпв, я вам такой невежливости не сделаю, чтобы не прийти!
— Охотно верю, — ответствовал этот джентльмен.
Гости распрощались, пожелав напоследок хозяину долгой жизни и счастья в браке — со многими повторениями, занявшими порядочно времени. Уайлдив проводил их до двери, за которой их поджидал непроглядно-черный, уходящий вдаль и ввысь простор вересковой степи — огромное вместилище мрака, простиравшееся от самых их ног почти до зенита, где глаз впервые улавливал сколько-нибудь отчетливую форму — насупленное чело Дождевого кургана. Они нырнули в эту густую темь и гуськом, следом за торфяником Сэмом, потянулись по своему бездорожному пути домой.
Когда царапанье дрока об их поножи перестало быть слышным, Уайлдив вернулся в комнату, где оставил Томазин и ее тетку. Но женщин там не было.
Они могли покинуть дом только одним способом — через заднее окно; и это окно было распахнуто настежь.
Уайлдив усмехнулся про себя, постоял минуту в раздумье и лениво побрел в переднюю комнату. Здесь его взгляд упал на бутылку вина, стоявшую на камине.
— А! Старик Дауден! — пробормотал он и, подойдя к двери в кухню, крикнул: — Эй, кто там есть! Надо кое-что отнести старику Даудену.
Никто ему не ответил. Кухня была пуста, паренек, служивший у него в помощниках, давно ушел спать. Уайлдив вернулся в зальцу, взял бутылку и вышел из дому, заперев наружную дверь на ключ, так как в ту ночь в гостинице не было постояльцев. Едва он ступил на дорогу, как в глаза ему снова бросился маленький костер на Мистоверском холме.
— Все ждете, миледи? — пробормотал он.
Однако он не сразу направился туда; оставив холм слева, он, спотыкаясь, стал пробираться по изрезанному колеями проселку, который вскоре привел его к одинокому домику под откосом, различимому в темноте, как и все остальные жилища на Эгдоне в этот час, только по тусклому свету в верхнем окне, очевидно, окне спальни. Это был дом Олли Дауден, вязальщицы метел, и Уайлдив вошел.
В нижней горнице было темным-темно: Уайлдив ощупью отыскал стол, поставил на него бутылку и минуту спустя уже снова был на пустоши. Повернувшись к северо-востоку, он стоял и смотрел на немеркнущий маленький огонь, видневшийся где-то высоко над ним, хотя и не так высоко, как Дождевой курган.
Мы все слыхали, что происходит, когда женщина размышляет, — и пословица эта приложима не к одним только женщинам, особенно когда в деле все-таки замешана женщина, да притом красивая. Уайлдив все стоял и стоял, вздыхая по временам в нерешимости, и наконец сказал про себя:
