Неделю спустя повторяю звонок.
Но генерал опять занят. И встретиться нам вряд ли удастся.
— И вообще, — говорит он, — с тех пор прошло так много лет, в памяти почти ничего не сохранилось, какие-то крохи. Да и стоит ли этим заниматься, ворошить прошлое?..
Александр Дорофеевич снова вешает трубку.
Теперь я, признаться, обижен. Что я, бездельник, пытающийся украсть чужое время ради собственной прихоти? Или мной руководит нечто большее, чем простое любопытство?.. Но почему генерал не советует мне «ворошить прошлое»? Может быть, здесь есть какая-то тайна?
Попробую позвонить еще раз — последний. Я уже не сомневаюсь, что встреча с генералом не состоится. Страшно другое: неужели ниточка оборвется?
На всякий случай у меня приготовлен вопрос.
— Прошу прощения за назойливость, но не подскажете ли вы кого-либо из ваших сотрудников по Перемышлю?
— Вы все-таки решили продолжать?
— Да, решил.
Пауза. Генерал думает. Я слышу какие-то голоса: по-видимому, у него в кабинете идет совещание. И тут мне впервые становится неловко: ну какого черта я отвлекаю человека от дела? Сейчас извинюсь и повешу трубку.
Но слышу:
— В одном из московских проектных институтов, кажется, на улице Горького, работает инженер Лисагор Семен Маркович. Попробуйте отыскать его…
Я с облегчением вздыхаю. Какое все-таки счастье, что мы живем в цивилизованном веке! В данном случае я имею в виду телефон и такое великолепное приложение к нему, как «Список абонентов города Москвы». Правда, на улице Горького помещается несколько институтов. Звоню в один, в другой. И вот наконец…
— Лисагор слушает.
Голос тихий, немного усталый. Но я уже настороже. «Не буду сразу раскрывать карты!»
— Мне нужно вас видеть по важному делу. Когда бы я мог с вами встретиться?
— Когда угодно, хоть сейчас.
Я снова сижу где-то в закутке, в коридоре. Кажется, это единственное место, где можно поговорить по душам, спасаясь от учрежденческой сутолоки и телефонных звонков. Семен Маркович извиняется: что же поделаешь, если у тебя нет отдельного кабинета? Я говорю, что меня вполне устраивает наша «демократическая исповедальня», тем более что я уже начинаю привыкать. И дело вовсе не в кабинетах, а в людях, в их желании общения. Мой собеседник соглашается. Таким образом, наша беседа медленно, но верно подвигается, как говорят моряки, в заданном курсе и, наконец, добирается до Перемышля.
— Да, это в своем роде роковой город! — говорит Семен Маркович. — Когда бы ни разразилась война между нами и немцами, ему достается в первую голову. А почему? Потому что там узел коммуникаций. Железная дорога — раз, шоссейные дороги — два, а перед войной через Перемышль, насколько мне известно, шел главный телефонный кабель, по которому велись государственные переговоры…
Семен Маркович, говорящий и без того тихо, произносит последние слова шепотом. Но тут же спохватывается.
— Вот что значит привычка военного инженера: не дай бог, выболтнешь какой-нибудь секрет, а потом тебя того, за шкирку… Ах, конечно, сейчас это уже ни для кого не имеет значения, но тогда… Тогда, дорогой товарищ, мы даже, ложась спать, готовы были затыкать себе рот полотенцем. Время было опасное, А мы — я говорю о таких, как я, — выполняли задание особой важности. Да, да! Хотя наш подвиг, — инженер грустно усмехается, — некоторые сейчас рассматривают как очень большую глупость…
И Семен Маркович рассказывает мне о том грандиозном строительстве, какое развернулось на протяжении всей нашей границы с осени 1939 года, после воссоединения Украины и Белоруссии с их западными землями. Сталин решил укрепить новые рубежи мощными оборонительными сооружениями по типу знаменитых линий Мажино, Маннергейма и других «чудес» современной фортификации. Он пошел на то, чтобы, по сути, ликвидировать почти всю прежнюю оборонительную линию, которая проходила вдоль старой границы СССР с панской Польшей и строилась еще с начала тридцатых годов. Построенные старые доты и дзоты передали колхозам или засыпали и стали строить новые, уже на границе с фашистской Германией, оккупировавшей Польшу. Это потребовало огромных средств. Но Сталин не поскупился. Он знал, что народ ему верит и пойдет на любые жертвы. Были пересмотрены и урезаны многие статьи пятилетнего плана, и сотни миллионов рублей брошены на строительство новых дотов и дзотов. Пограничная полоса была разбита на ряд укрепрайонов — одним из них был Перемышльский, который тянулся примерно на сто с лишним километров по извилистому берегу Сана. Только в одном этом районе должно было быть построено двести или даже больше дотов.
