Но, с другой стороны, будь Карла его любовницей, разве она мирилась бы с десятками его скотских интрижек, о которых, несомненно, знала?
На все вопросы Карла отвечала охотно, только о своих отношениях со Скалой и с Шиком упорно молчала. Что же надломило ее психику? Может быть, наглая похвальба Шика, что он использовал каждую мало-мальски привлекательную женщину?
Голова профессора трещала от всех этих вопросов, он подолгу сидел у постели Карлы, стараясь ухватить нить доверия. Но Карла откликалась только на его последние слова: «Покойной ночи», и всегда одной и той же фразой, ничего другого от нее не удавалось добиться: «Почему вы не даете мне умереть?»
Профессору было ясно, что она говорит это совершенно искренне.
Помог случай: однажды профессор вернулся с женой с концерта, и ему вздумалось заглянуть к Карле в этот поздний час. Больная испуганно взглянула на него, когда он вошел без обычного белого халата. Его темный вечерний костюм напомнил ей мир, в который она так не хотела возвращаться.
Профессор заговорил о концерте, о гастролях оркестра чешской филармонии, исполнявшего сегодня симфоническую поэму Сметаны «Моя родина». Профессор сам был музыкантом и увлекся настолько, что чуть было не упустил момент, которого ждал так долго: глаза Карлы оживились, щеки порозовели.
Заметив это, профессор стал рассказывать о концерте еще увлеченнее. С тонким пониманием музыки он анализировал новую трактовку симфонии, созданную молодым дирижером. Он напевал мелодию, изображал смену темпов, говорил, говорил, а сердце его учащенно билось: он видел, что все это захватило и Карлу.
Теперь надо быть особенно деликатным и осторожным, не порвать тончайшей ткани ее интереса к внешнему миру.
В тот вечер Карла не сказала своей обычной фразы. Она произнесла тихо, едва слышно:
— Как чудесно… Спасибо!
Весь лечебный персонал — доцент, ассистенты и врачи — едва не счел старика ненормальным, когда по его распоряжению в палату больной был внесен рояль.
— Мы сыграем для вас, я и моя жена, — сказал он Карле, и она с благодарностью — так ему показалось — коснулась его руки.
О профессоре говорили, что из него вышел бы не только хороший поэт, но и замечательный виолончелист, если бы он не стал выдающимся медиком. И никогда не играл он с таким подъемом, как здесь, в палате Карлы. Он ни разу не взглянул на нее во время игры, а когда последние звуки замолкли и профессор увидел слезы в глазах Карлы, он погладил свой инструмент как святыню.
«Что же теперь, как быть дальше?» Профессора охватило беспокойство, хорошо знакомое врачу в решающий момент: спасу я пациента или погублю его?
Он перевел тревожный взгляд с циферблата своих часов на лицо больной, словно надеясь прочесть ответ на этот вопрос.
И вдруг вступительные аккорды концерта Дворжака нарушили раздумья профессора. Играла его жена Ирма. То, что помогает в минуты уныния мужу, поможет и его пациентке, решила она.
Адажио… Музыкант в профессоре берет верх над медиком. Adagio non troppo… Пальцы профессора нежно, с любовью, сжимают тонкий гриф виолончели. Non troppo… да, конечно, non troppo!
Карла ощутила безмерное облегчение, словно она долго и безнадежно блуждала в потемках и вдруг увидела свет. Так, наверное, чувствует себя птица, уставшая от бесконечного полета над бурным морем, когда она наконец садится на сухой камень в заливе… Слезы навертываются на глаза Карлы. Перед ней узенький мостик от настоящего к прошлому. Она старалась не оглядываться на прошлое, неделями гнала от себя всякий проблеск воспоминания, и вдруг это прошлое вновь возникло перед ней. Нет, это уже не мостик, а целый мост, слишком шаткий, чтобы по нему прошел человек, но его достаточно, чтобы пропустить мысль, воспоминание, сожаление.
Музыка — это волшебная палочка. Взмах — и Карла стала маленькой девочкой с дешевой лентой в косичке. Сиротка, потерявшая мать. Она жмется к дяде, ее плечики вздрагивают, но сердце уже не болит так сильно… Куда же делся дядя? Он растаял, растворился в радужных переливах жемчужных слез…
Карла уже сидит в большом, ярко освещенном концертном зале «Сокольский стадион». (Какое глупое название для концертного зала!) Рядом Иржи, он держит жену за руку, но даже не замечает ее, впрочем, это неважно, довольно того, что он держит ее за руку, а она носит под сердцем его ребенка. Она прижимает руку Иржи к себе… Она не хотела идти на концерт, но Иржи настоял, он не стесняется ее обезображенной беременностью фигуры… На эстраде высокими тонами поют кларнеты, они исполняют дворжаковский концерт. Дирижер замирает в восхищении, он упоен музыкой, упоен ею и Иржи, сидящий рядом с Карлой.
