Профессор садится рядом со Скалой, берет его руку в свои и, понизив голос, говорит настойчиво и ласково:
— Она тоже будет бояться взглядов, друг мой. Для нее они могут быть еще тягостнее, чем для тебя. Ты видел в глазах окружающих испуг и сочувствие. На нее будут глядеть с ненавистью, ее оскорбят притворной жалостью. Сотрудница Шика… Его… — Профессор делает паузу, на мгновение умолкает и чуть слышно произносит: — любовница.
— Она и была его любовницей! — хмуро говорит Скала.
— Не думаю! — так же тихо откликается профессор и пристально смотрит в глаза Скалы. — Но если бы даже была…
— Была! — восклицает Иржи и вырывает свою руку из рук профессора. Тот снова берет ее.
— Я хочу лечить твое сердце, а не уязвленное самолюбие, — повторяет он. — Если бы нужно было только успокоить самолюбие, я бы повторил без колебаний: не думаю, что она была его любовницей.
Скала не сводит с профессора напряженного взгляда. В его глазах надежда и мольба.
— Ну, юноша, — говорит профессор, поняв этот взгляд. — Обо всем этом вы с ней поговорите сами.
— У меня есть доказательство! — чуть не плача, кричит Иржи, и, запинаясь, стыдясь, он рассказывает о пижаме.
— Легко человека осудить, трудно ему поверить, — ласково заключает профессор и, повернувшись спиной к Скале, смотрит в темное окно.
Что же дальше? Что делать теперь, как выпутаться из этого сплетения опасений и тревог? Насколько легче хирургу: он вырезает пораженную ткань, зашивает рану, и пациент даже не знает, что удалили из его организма…
Что же дальше?
Как птичка, испуганно бьющаяся в грубой руке человека, так дрожит сердце Карлы при всякой попытке общения с ней. Профессор, как опытный врач, заметил это, когда попытался мягко преодолеть упорную замкнутость пациентки. «Время поможет», — говорит он себе.
Рана на голове Карлы еще не зажила, а профессор уже опасался самого худшего: как бы Карла не сделала новой попытки; смерть иногда кажется отраднее, чем загубленная жизнь. Сколько часов он терпеливо высидел у постели Карлы и наконец рискнул, как бы между прочим, в ходе разговора, вскользь сказать:
— Вы знаете, ваша невиновность уже окончательно установлена.
Никакого отклика, ни искры не вспыхнуло в глазах, бледные губы не шевельнулись.
И опять однообразно потянулись дни, снова каждый вечер профессор садился у постели Карлы. Но никакая настойчивость не могла преодолеть ее глубокой апатии. «Серьезное психическое расстройство» — таков был единогласный диагноз врачей. Ничего другого быть не может. При болезненных перевязках на лице больной не шевелился ни один мускул, она не произнесла ни слова. Ни словечка за все время, что Карла провела в лечебнице. Она позволяла перевязывать и кормить себя, выполняла все, что от нее хотели, и ни к чему не проявляла ни малейшего интереса.
Заинтересовал ли профессора этот случай? Или он просто очень сочувствовал молодым людям? Так или иначе, старик не жалел сил: он докучал запросами и следователю и тюремной надзирательнице, досконально изучил обвинительное заключение и протоколы допроса, советовался, проверял.
Он узнал, что Карла была сиротой, воспитывалась у дяди-священника, а после его смерти жила на скромное учительское жалованье. В общем не баловень судьбы.
В предварительном заключении она вела себя сдержанно, точно отвечала на все вопросы и была убеждена, что по отношению к ней и к тому, кто был причиной всех ее бед, Роберту, совершается жестокая несправедливость. Так продолжалось до того момента, когда Роберт сознался под тяжестью улик. Нагло и цинично он показал на очных ставках, как использовал неопытность своих работников, как ловко вовлекал их в свои сети.
В ту же ночь Карла попыталась в камере покончить жизнь самоубийством.
Слово за словом, строчку за строчкой изучал профессор показания Шика, ища в них ответа. Это было нелегко. Шик говорил уклончиво, петлял и всячески искал лазейки, чтобы увильнуть от ответственности.
Все больше напрашивался вывод: Карла любила его, она видела в нем выдающегося человека и потому не замечала его пороков. И когда он сам, цинично, с усмешкой обрисовал себя ловким обманщиком, она впала в полное отчаяние.
