Их первые свистящие ноты не были достаточно ясны, чтобы оправдать какие бы то ни было догадки по поводу их происхождения, и мне пришлось вслушиваться в них несколько минут, чтобы понять; зловещий свист или хныканье, вплетавшиеся в общую какофонию, принадлежат чему-то живому, некоему мыслящему существу, ибо через какое-то время они переросли в грубые: и неприятные слова, неясные и неразборчивые, хотя слышно их было хорошо. Туттл уже поставил свечу, опустился на колени и теперь полулежал на полу, приложив ухо к каменной плите.
Повинуясь его жесту, я сделал то же самое и обнаружил, что звуки из-под земли стали более узнаваемыми, хотя и не менее бессмысленными. Сперва я не слышал ничего, кроме невнятных и, вероятно, бессвязных завываний, на которые накладывалось зловещее пение. Позднее я записал его вот так: «Йа! Йа!.. Шуб-Ниггурат…
Угф! Ктулху фхтагн!.. Йа! Йа…Ктулху!»
Но то, что я несколько ошибался относительно, по меньшей мере, одного из этих звуков, я вскорости понял. Само по себе имя Ктулху слышалось хорошо, несмотря на ярость нараставшего вокруг нас шума; но слово, певшееся за ним следом, казалось несколько длиннее, чем
«фхтагн». К нему как будто прибавлялся лишний слог, но я все же не был уверен, что этого самого слога там не было с самого начала. Вот пение стало еще яснее, и Туттл извлек из кармана блокнот и карандаш и записал:
– Они говорят: «Ктулху нафлфхтагн».
Судя по выражению его лица и по глазам, в которых слабо засветилось воодушевление, эта фраза о чем-то ему говорила, но для меня она не означала ничего. Я смог узнать лишь ту ее часть, которая по своему характеру была идентична словам, впервые увиденным мною в кошмарном
Тексте Р'лаи, а после этого – в журнале, где их перевод указывал на значение «Ктулху ждет, видя сны». Мое очевидное непонимание, судя по всему, напомнило моему хозяину, что его познания в филологии намного превосходят мои, ибо он слабо улыбнулся и прошептал:
– Это не что иное, как отрицательный оборот.
И даже тогда я не сразу понял, что он имел в виду. Подземные голоса, оказывается, пели вовсе не то, что я думал, а Ктулху больше не ждет, видя сны. Теперь вопрос, верить в это или нет, уже не стоял, ибо происходившее имело явно нечеловеческие истоки и не допускало иного решения кроме того, которое было как угодно отдаленно, но так или иначе связана с невероятной мифологией, столь недавно истолкованной мне Туттлом. К тому же, теперь, словно свидетельств осязания и слуха было недостаточно, подвал наполнился странным гнилостным духом, перебиваемым тошнотворно сильным запахом рыбы, – очевидно, вонь сочилась сквозь сам пористый известняк.
Туттл потянул носом почти одновременно со мной, и я с опаской наблюдал, как его черты напряглись от тревоги гораздо сильнее, чем прежде. Какой-то миг он лежал спокойно; потом тихо поднялся, взял свечу и, ни слова не говоря, на цыпочках пошел прочь из подвала, поманив меня за собой.
Только когда мы снова оказались наверху, он осмелился заговорить:
– Они ближе, чем я думал, – задумчиво произнес он.
– Это Хастур? – нервно спросил я.
Но он покачал головой:
– Это не может быть он, поскольку проход внизу, ведет только к морю, и часть его, без сомнения, затоплена. Следовательно, это может быть лишь одно из Существ Воды – из тех, что спаслись там после того, как торпеды уничтожили Дьявольский Риф под Иннсмутом, которого все боятся. Это может быть сам Ктулху или те, кто служит ему, как Ми-Го служат в твердыне льда, а люди Тчо-Тчо – на тайных плоскогорьях
Азии.
Поскольку, спать все равно было невозможно, мы уселись в библиотеке и Туттл нараспев стал рассказывать о тех странных вещах, на которые он наткнулся в старинных книгах, некогда принадлежавших его дядюшке.
Мы сидели и ждали зари, а он говорил о кошмарном Плоскогорье Ленг, о
Черной Лесной Козлице и Тысяче Ее Отпрысков, об Азатоте и
Ньярлатотепе, Могучем Посланнике, который бродит по звездным пространствам в обличье человека, об ужасном и дьявольском Желтом
Знаке, о легендарных башнях таинственной Каркозы, где обитают призраки, о страшном Ллойгоре и ненавистном Жхаре, о Снежной Твари
