Поиски в прилегающей местности никакого результата не дали. Вот это я и узнал от смотрителя кладбища перед тем, как отправиться на
Эйлзбери-Роуд. Пока я шел к дому, я запрещал себе размышлять далее об этих невероятных событиях до тех пор; пока не переговорю с Полом
Туттлом.
На сей раз на мой стук долго никто не отзывался, и я уже начал было тревожиться, не случилось ли с ним чего-нибудь, когда расслышал за дверью слабое шуршание и сразу следом – приглушенный голос Туттла:
– Кто здесь?
– Хаддон, – отозвался я, и мне показалось, что с той стороны раздался вздох облегчения.
Дверь открылась, и, лишь закрыв ее за собой, я увидел, что в нижнем зале царит ночная тьма, что окно в дальнем его конце плотно занавешено, и что в длинный коридор не падает совершенно никакого света из комнат, которые в него выходят. Я воздержался от вопроса, готового сорваться у меня с языка, и повернулся к Туттлу. Мои глаза не сразу овладели неестественной тьмой: прошло несколько мгновений, прежде чем я смог различить его, и меня поразило будто электрическим током. Туттл изменился. Из высокого прямого человека в расцвете сил он превратился в согбенного грузного старика грубой и слегка отталкивающей наружности, выдававшей возраст, намного превышавший его подлинные года. Первые же его слова наполнили меня острой тревогой:
– Теперь быстро, Хаддон. У нас не очень много времени.
– Что такое? Что случилось?
Он не ответил и повел, меня в библиотеку где тускло горела электрическая свеча.
– Я сложил в этот пакет некоторые из самых ценных книг моего дяди -
«Текст Рл'аи», «Книгу Эйбона», «Пнакотические Рукописи» и еще кое-что. Они должны быть сегодня же доставлены в библиотеку
Мйскатоникского Университета вами собственноручно и отныне считаться собственностью библиотеки. А вот здесь конверт, в который вложены некоторые указания для вас на тот случай, если мне не удастся связаться с вами лично или по телефону – вы видите, я установил его сразу же после вашего последнего посещения – сегодня до десяти часов вечера: Я полагаю, вы остановились в Льюистон-Хаузе? Так вот, слушайте меня внимательно: если я не позвоню вам туда сегодня до десяти часов, без колебания выполняйте эти инструкции. Я настойчиво советую вам действовать без малейшего промедления, а поскольку вы можете счесть эти указания слишком необычными для того, чтобы сделать все быстро, я уже позвонил судье Уилтону и объяснил, что оставил вам некоторые странные, но жизненно важные инструкции и хочу, чтобы они были исполнены до последней буквы.
– Так что произошло, Пол? – снова спросил я.
На мгновение мне показалось, что сейчас он заговорит свободно, но он лишь покачал головой и ответил:
– Пока еще я всего не знаю. Но уже сейчас могу сказать вам вот что: мы оба – мой дядя и я – совершили чудовищную ошибку. И я боюсь, что теперь слишком поздно ее исправлять. Вы уже знаете об исчезновении тела дяди Амоса? – Я кивнул. – Так вот, оно нашлось.
Я был изумлен, поскольку только что пришел из Аркхама, и ни о чем подобном мне там не сообщили,
– Невозможно! – воскликнул я. – Его до сих пор ищут.
– А-а, это неважно, – странным тоном ответил он. – Его там нет. Оно здесь – в дальнем конце сада, где его бросили, когда надобность в нем отпала.
При этом он внезапно вскинул голову, и мы оба услышали какое-то шорканье и кряхтенье, доносившиеся откуда-то из дома. Через минуту звуки затихли, и Туттл снова повернулся ко мне.
– Пристанище, – пробормотал он и болезненно хих икнул. – Я уверен, что тоннель был выстроен дядей Амосом. Но это было не то пристанище, что необходим мо Хастуру, – хоть оно и служит приспешникам го полубрата, Великого Ктулху.
Почти невероятным мне казалось, что снаружи может сиять солнце, ибо мрак, царивший в комнате, и надвигавшийся ужас, нависший надо мной, объединившись вместе, придавали этому месту ощущение нереальности, чуждой тому миру, из которого я только что пришел, – даже не смотря на кошмар разбитого склепа. Я к тому же чувствовал, что Туттл захвачен почти лихорадочным ожиданием, соединенным с нервозной спешкой; его глаза странно сверкали и казались сильно выпученными на лице, которое тоже слегка изменилось по сравнению с тем, каким я его помнил: губы стали; тоньше и жестче, а бородка свалялась до такой степени, что казалась какой-то невероятной коростой. Он еще немного прислушался к тишине, а потом обернулся ко мне:
