Лера слушала Ильина, и ей казалось, что все происходит не в реальности, а в каком-то страшном, бредовом сне. Там она видит стоящий у трибуны гроб и возле него истаявшую, как свечка, застывшую в прострации Настину мать.
Рядом с несчастной женщиной, закрыв лицо руками, стоит высокий плечистый парень в солдатском кителе и черных ботинках – тот самый Гошка, из-за которого Настя невольно все время нарушала трудовую дисциплину. А позади них во всю сцену огромный, траурный портрет, с которого улыбается счастливая девушка с роскошной русой косой.
Этого не может быть! И все-таки есть. Лера отчетливо видит людей, чьи лица искажены болью, а глаза устремлены на говорящего. В самом центре стоят девчонки-медсестры из их отделения, Настины подруги – Вера Колесникова и Рита Глухова. Обе плачут, не сдерживая слез. Чуть левее Лена Сокова опустила глаза, комкает в руках платок. Санитарки, Галочка, Надюша и Варвара Никитична, сбились тесной группкой, о чем-то тихонько переговариваются, еле шевеля губами. Сколько раз они вместе с Настей дымили на этом злополучном балконе, перемывая кости всем в отделении!
Чуть поодаль стоит Анна. Ее красивое, яркое лицо напряжено, она то и дело судорожным движением подносит руку к сумке – очевидно, ей мучительно хочется достать пачку сигарет и закурить. Рядом с ней Наталья. На голове черный платок, тот самый, в котором она была в церкви, руки опущены, спина ссутулилась.
Ближе всех к Лере стоит Максимов – она видит, как ходят у того на скулах желваки. Лицо замкнутое, суровое, даже злое. Страшное лицо, как будто он посылает вызов неведомым силам, которым было угодно, чтобы Насти не стало.
Лера почувствовала, что больше не может тут находиться, слышать речи, которые, несмотря на искренность говорящих, кажутся ей всего лишь словами, лишенными смысла, и оттого еще более несправедливыми, лишними, банальными.
Она пробралась через толпу к выходу, тихо скользнула за дверь и, не вызывая лифт, поднялась на этаж вверх, в свое отделение.
Здесь царила необычайная тишина. Те из больных, что чувствовали себя сносно, ушли в зал, на панихиду, остальные, тяжелые, лежали по палатам. Из персонала осталась только дежурная медсестра Валя Бойко, сидевшая за столом на посту.
Лера медленно шла по коридору, по которому еще три дня назад бегала Настя, весело стуча каблучками, – без определенной цели, понурив голову и глядя себе под ноги, иногда машинально касаясь крашенной масляной краской стены. Так, не поднимая глаз, она дошла до восьмой палаты и остановилась как вкопанная.
Перед ней стоял Андрей! Живой и невредимый, только заметно осунувшийся.
Лере показалось, что она с ума сойдет от счастья. Он здесь, рядом с ней, только руку протяни, и можно дотронуться, обнять, уткнуться лицом в плечо. И нет рядом ни грозного рыжего Юрика, ни отвратительных белых стен реанимации, ни капельниц – ничего, что напоминало бы о ее страшной ошибке.
Сердце сжалось от нежности и боли: такой красивый, близкий, родной, желанный, как она могла так долго его не видеть!
Она сделала шаг ему навстречу и остановилась в нерешительности, наткнувшись на его взгляд, холодный и отчужденный.
– Здравствуй, – тихо сказала Лера.
– Здравствуй. – Он так и стоял неподвижно, скрестив руки на груди и глядя куда-то в сторону, мимо нее.
– Тебя перевели из бокса?
– Только что.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
Она и не ожидала другого ответа, если даже в реанимации, на грани жизни и смерти, он говорил, что все нормально!
– Слава богу, что хорошо. – Лера ласково улыбнулась.
– Я слышал, у тебя из-за меня неприятности, – по-прежнему избегая глядеть ей в глаза, проговорил Андрей.
– Из-за себя, – поправила она. – Все только из-за меня самой. От работы отстранили, ждут комиссию, будут разбираться.
– Я хочу сказать, – он на мгновение замялся, – я… не в претензии. Жаловаться не буду, не волнуйся.
Почему-то вместо радости Лера почувствовала острую боль и обиду. Тон Андрея был сухим, официальным, точно он проводил жесткую границу между прошлым и настоящим, навсегда зачеркивая их прежние отношения.
Правы оказались обе, и Наталья, и Анна: они теперь чужие друг другу, он для нее просто больной, она врач, и только. И ничего для него не значит та ночь, ровным счетом ничего!
