Дед сделал несколько шагов к Лере, обходя стоящую у него на пути бледную, как мел, Настю.
– Сосед мой… – кивнул он на дверь, снова закашлялся и взялся рукой за грудь. – Боюсь, не помер бы…
– Как это? – обалдело переспросила Лера.
– Так. Лежит, глаза закрыты. И не дышит.
Наконец все происходящее стало связываться в сознании в единую картину. Испуганная, трясущаяся Настя, кинувшаяся будить ее, не успев даже зажечь верхний свет, оцепеневший старик на пороге, собственный четырехчасовой сон, на который она не имела никакого права, то, что произошло до этого…
Лера, ни слова не говоря, кинулась из комнаты, Настя вслед за ней.
Андрей лежал неподвижно, лицо его было мертвенно-бледным, у губ сгустилась синева. Пульс почти не прослушивался, отдаваясь в пальцы слабыми, редкими ударами.
– Настя, звони в реанимацию!
Та умчалась.
Лера сделала глубокий вдох и, плотно прижимая рот к губам Андрея, резко выдохнула, затем еще и еще, пока его грудная клетка не начала едва заметно подниматься. Лера сглотнула, облизала пересохшие губы. Дальше следовало перейти к наружному массажу сердца. Никогда раньше ей не приходилась делать его на живом человеке.
Она положила ладони – одну поверх другой – Андрею на грудь, стараясь, чтобы пальцы не касались грудной клетки. Так учили их на занятиях по интенсивной терапии, чтобы уменьшить вероятность перелома грудины и ребер. Затем, не сгибая рук, Лера принялась толчкообразно сдавливать грудину, используя при этом тяжесть тела.
Дверь распахнулась. В палату вбежали врачи из реанимационного отделения. Один из них, высокий огненно-рыжий парень, оттеснил Леру в сторону, дотронулся до сонной артерии и качнул головой:
– Паршиво. Пульса почти нет. Астма?
Она кивнула.
– Значит, астматический статус. Срочно на каталку.
Лера в оцепенении смотрела, как Андрея перекладывают на каталку и вывозят в коридор. Рядом стояла Настя. Плечи ее то и дело вздрагивали, но глаза оставались сухими.
По коридору протопали шаги, хлопнули в отдалении двери лифта, и вновь стало тихо. Тут только Лера заметила Скворцова. Тот стоял у двери, прижавшись тощей спиной к стене, и смотрел на нее в упор.
Ей показалось, что он все знает – накануне поздно вечером дед не спал, а прекрасно слышал, что произошло в палате, и теперь молча обвиняет ее, признает ответственной за состояние Андрея.
Она невольно опустила глаза. Старик, ни слова не говоря, проковылял к своей постели и лег. Лера потушила свет и вышла из палаты.
Она знала, что спускаться на второй этаж, где находится реанимация, бессмысленно – все равно сейчас туда никого не пустят. Можно лишь позвонить по внутреннему телефону.
– Надо позвонить, – как бы угадав ее мысли, тихо сказала Настя.
Они набрали номер. Женщина, взявшая трубку, сообщила, что состояние поступившего больного критическое, прогноз неблагоприятный.
Настя, осторожно ступая, вышла из ординаторской.
Лера опустилась в кресло, в котором спала. Шоковое состояние, в которое ее ввергли внезапное пробуждение и известие деда об Андрее, постепенно рассеивалось. На смену ему пришло отчаяние: точно так же при сильных травмах боль ощущается не сразу, а по прошествии нескольких мгновений или даже минут, а до этого мы не можем осознать случившееся, вдохнуть, произнести хотя бы короткое междометие.
Увидев Андрея на постели без сознания, Лера не думала ни о чем, кроме того, что необходимо сделать для его спасения, не потеряв ни единой секунды, использовав все шансы и возможности.
Теперь, когда за его жизнь боролись врачи на втором этаже, она начала осознавать, что, может быть, потеряла его навсегда и виновата в этом сама.
Только сама! Как она могла забыть, что Андрей – прежде всего ее пациент, серьезно больной человек, немногим более месяца назад уже побывавший в реанимации!
– Лер, – нерешительно окликнула Настя, заглядывая внутрь, – бабульке Егоровой плохо. Подойдешь?
– Да. – Лера с трудом заставила себя встать.
Старуха, скрючившись, сидела на постели и плакала. По коричневым, морщинистым, как печеное яблоко, щекам медленно ползли прозрачные слезинки.
– Живот болит, – пожаловалась она. – Мочи нет, ровно кто кишки выворачивает наизнанку.
