Вашингтонцы в изумленном молчании глядели на экраны. В центре города во всех ресторанах и барах от Пайк-Плейс-Маркет до Пайонир-сквер телевизоры были переключены на каналы, где обсуждалась эта тема. Хозяева не верили своим глазам и тихо роптали. Те, кто постарше, говорили, что такое они видели лишь в день убийства Джона Ф. Кеннеди. Более молодые сравнивали это с днем крушения шаттла «Коламбия» или днем 11 сентября, когда два самолета врезались в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, то есть с событиями, навсегда изменившими мир. Каждый точно запомнил, как это было, чем он или она были заняты, когда корреспондент новостей на Эй-би-си Билл Уэзерс, прервав передачу, вдруг появился на экране, чтобы сообщить нации, что кандидат в президенты Роберт Сэмюэл Мейерс мертв. Это короткое сообщение поразило аудиторию — люди буквально онемели возле телевизоров; уставившись в экран, они стали прикидывать так и эдак, что могло произойти на самом деле и каковы будут последствия.
Репортеры показали, как карета «скорой помощи» мчит Мейерса в больницу Нортвеста. Но это была лишь формальность. Как сообщили, Мейерс умер на месте. Вскрытие подтвердило одно-единственное пулевое ранение в голову, а несколько лет спустя, по специальному разрешению и согласно закону о свободе информации, были обнародованы снимки, запечатлевшие мрачные подробности этого вскрытия. Мертвый Мейерс был действительно очень похож на Джона Ф. Кеннеди.
Новость эта темной тучей нависла над Сиэтлом, воспринятая всеми одинаково, независимо от расы, цвета кожи, пола и общественного положения. Люди, которые при других обстоятельствах не сказали бы друг другу и слова, объединились для разговора на эту тему. Все были согласны в одном: что смерть эта — больше, чем просто смерть, что вместе с Робертом Мейерсом умерли надежды и мечты нового, молодого поколения. Люди ощутили пустоту, но, в отличие от гибели Джона Кеннеди, им не на кого было направить свой гнев. В этой ситуации у них не было Ли Харви Освальда, чтобы проклинать его. Они могли только изумляться и оторопело и недоверчиво спрашивать: почему? Этот вопрос поначалу звучал невнятным шепотом, к концу дня превратившимся в миллионный хор голосов. Допоздна возле ворот усадьбы толпились люди — каждый хотел узнать, что произошло. Но ничего не прояснялось. А не получая ясных ответов, люди начинали гадать и фантазировать, как это свойственно американцам, и вскоре поползли слухи, что в самоубийстве этом что-то нечисто и сообщается далеко не все.
В течение двух недель Элизабет Мейерс приходила в себя в полном уединении, ее было не видно и не слышно, и появилась она лишь на траурной церемонии и похоронах. Но в один прекрасный день она совершенно неожиданно вышла на лужайку перед своим домом, чтобы обратиться к журналистам. Одетая в черное, она поднялась на трибуну и встала перед многочисленными микрофонами. Она храбро призналась своим соотечественникам, что вводила их в заблуждение. Она рассказала о своих семейных неурядицах, рассказала, что Роберт Мейерс держал ее в полном подчинении, оскорблял и словесно, и физически, и что, несмотря на то что они ожидали первенца, она не так давно сообщила мужу, что хочет развестись. По ее словам, он впал в ипохондрию, повел себя неадекватно в такой степени, что ночью, за два дня до его самоубийства, она вынуждена была покинуть усадьбу. Но после того как он позвонил ей и умолил вернуться, чтобы встретиться и поговорить, она вернулась.
Прислуга Мейерсов и охранники подтвердили все эти подробности, говоря, что Мейерс находился в крайне возбужденном состоянии, вел себя странно, неадекватно. Они сообщили, что он поручал охранникам разыскать жену, требуя привезти ее к себе. Некоторые из обслуживающего персонала рассказали о том, что им и раньше случалось слышать горячие перепалки супругов, их ссоры. От всего этого, как речные потоки, ответвляющиеся от основного русла, во все стороны расползлись слухи, достигнув вскоре и Вашингтона, и Голливуда, где нашлось немало людей, пополнивших свое состояние теми или иными интерпретациями истории, произошедшей в мейерсовском особняке.
