4. Множество сатирических журналов (до 12, в которых я работал) и массовые тиражи моих книг говорили мне о том, что сатирический жанр нужен и поощряется.
Все это утверждало мое представление о полезности моей работы. Да я и сам полагал, что, работая в своем жанре, я помогаю вскрыть недостатки, помогаю бороться с пережитками прошлого.
Мне очень трудно сейчас определить, в чем же именно заключаются мои ошибки. Но я допускаю, что сатирический жанр уводил меня иной раз к шаржу. Хотя мне всегда казалось, что такой прием законен и он в традициях литературы (Щедрин, Гоголь, Свифт). Тем более, что я писал об отрицательных явлениях. И некоторый шарж был необходим для того, чтобы вызвать у читателя смех, улыбку, для того, чтобы ярче подчеркнуть написанное.
И, пользуясь таким приемом, я никаких злых намерений не имел. Да и злоба никогда не питала мою литературу.
Напротив, мне всегда казалось, что полезней и радостней изображать положительные стороны жизни и светлые черты характеров. И к такой положительной теме я постоянно стремился. Хотя осуществить такой переход было крайне нелегко, так же нелегко, как комическому актеру перейти на героические роли. Тем не менее с 30-х годов я стал пробовать свои силы в других жанрах. И мне удалось написать ряд повестей и рассказов на положительную тему.
Я очень подавлен тем, что случилось со мной. Я с трудом возвращаюсь к жизни. Но у меня еще есть некоторые силы, чтобы работать.
Совестно признаться, но до постановления ЦК я не совсем понимал, что требуется от литературы. И сейчас я бы хотел заново подойти к литературе, заново пересмотреть ее.
Я прошу Вас и Центральный Комитет позволить мне представить на рассмотрение новые мои работы, начатые недавно. В течение года я бы мог закончить две большие работы. При этом я, конечно, не прошу каких-либо льгот или снисхождения в моем трудном и сложном положении. Мне единственно нужно Ваше хотя бы молчаливое согласие на это, для того, чтобы у меня была некоторая уверенность, что новые мои работы будут рассмотрены.
Я понимаю всю силу катастрофы. И не представляю себе возможности реабилитировать свое имя. И не для того я буду работать. Я не могу и не хочу быть в лагере реакции.
Прошу Вас дать мне возможность работать для советского народа. Я считаю себе советским писателем, как бы меня ни бранили.
М. ЗОЩЕНКО
Беседа Сталина, Жданова и Молотова с С. М. Эйзенштейном и Н. К. Черкасовым
26 февраля 1947 г.
Мы были вызваны в Кремль к 11 – ти часам[17].
В 10 часов 50 минут пришли в приемную. Ровно в 11 часов вышел Поскребышев проводить нас в кабинет.
В глубине кабинета – Сталин, Молотов, Жданов.
Входим, здороваемся, садимся за стол.
СТАЛИН. Вы писали письмо. Немножко задержался ответ. Встречаемся с запозданием. Думал ответить письменно, но решил, что лучше поговорить. Так как я очень занят, нет времени, – решил, с большим опозданием, встретиться здесь… Получил я Ваше письмо в ноябре месяце.
ЖДАНОВ. Вы еще в Сочи его получили.
СТАЛИН. Да, да. В Сочи. Что вы думаете делать с картиной?
Мы говорим о том, что мы разрезали вторую серию на две части, отчего Ливонский поход не попал в эту картину, и получилась диспропорция между отдельными ее частями, и исправлять картину нужно в том смысле, что сократить часть заснятого материала и доснять, в основном, Ливонский поход.
СТАЛИН. Вы историю изучали?
ЭЙЗЕНШТЕЙН. Более или менее…
СТАЛИН. Более или менее?.. Я тоже немножко знаком с историей. У вас неправильно показана опричнина. Опричнина – это королевское войско. В отличие от феодальной армии, которая могла в любой момент сворачивать свои знамена и уходить с войны, – образовалась регулярная армия, прогрессивная армия. У вас опричники показаны, как ку-клукс-клан.
Эйзенштейн сказал, что они одеты в белые колпаки, а у нас – в черные.
МОЛОТОВ. Это принципиальной разницы не составляет.
СТАЛИН. Царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета. Все ему подсказывают, что надо делать, а не он сам принимает решения… Царь Иван был великий и мудрый правитель, и если его сравнить с Людовиком XI (вы читали о Людовике XI, который готовил абсолютизм для Людовика XIV?), то Иван Грозный по отношению к Людовику на десятом небе. Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния. В показе Ивана Грозного в таком направлении были допущены отклонения и неправильности. Петр I – тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в страну, допустив онемечивание России. Еще больше допустила его Екатерина. И дальше. Разве двор Александра I был русским двором? Разве двор Николая I был русским двором? Нет. Это были немецкие дворы.
